Я — годяй! Рассказы о Мамалыге - [23]

Но чаще всего — разрешали. И Миша любил трамваи больше автобусов и даже больше троллейбусов, хотя все в городе ругали трамваи за медленность, редкость, набитость, грубость…

— Трамвай ползёт, как черепаха,

А ватман жрёт, как бегемот,

Кондуктор лает, как собака:

«Пройдите, граждане, вперёд!» —

пела Мишина бабуня, и таким же зверинцем считало трамвай большинство населения.

А Миша любил трамваи. И то, что водителя называли почему-то «ватман», а некоторые из трамваев — «пульман», нравилось Мише, потому что это напоминало ему «боцман» или «штурман».

В этот весенний день папа пришёл за Мишей вовремя, на улице было ещё светло и даже солнечно. Вид у папы был такой, что Миша сразу понял: принёс что-то. Миша, как мог, торопился с одеванием, заглядывал папе в лицо и в кожаный планшет, но такая уж была у папы манера: молчать до поры до времени, а потом — бац!

— Пап, ты что-то принёс? — спросил одетый Миша.

— Я? — удивлённо ответил папа.

— Да… — со сладким предвкушением вступил Миша в ритуал.

— Что «да»? — тянул жилы папа.

— Ты мне принёс что-нибудь?

— Тебе?

— Да-да! Мне!

— А не боишься? — папа так говорит иногда, держа над Мишиной ладошкой сжатый кулак. Миша клянётся, что не боится, а сам аж приседает немножко: вдруг жук какой-нибудь! Но в ладошку падает обычно или конфета с ромом, или даже кусок магнита!

— Не бою-у-усь… — протягивает Миша раскрытую ладонь.

Папа засовывает руку в карман длинной шинели, долго что-то там разыскивает, — Миша ждёт, затаив дыхание, — а потом резко вынимает и протягивает Мише извивающуюся чёрную змею, которая шевелит всем телом, повернула голову в Мишину сторону и, чуть покачивая ею, смотрит в самые Мишины глаза…

Такого Миша не ожидал даже от папы. Папа, конечно, ничего не боится, но не змею же! И потом, красоту эту несусветную так близко Миша видел первый раз в жизни — и это было чудовищно.

— Возьми, — просто сказал папа.

Но Миша онемел и смотрел на змею такими круглыми глазами, что если б увидел это со стороны, даже в такую минуту, — рассмеялся бы.

— Ну? — с деланным равнодушием продолжал приставать папа. — Я кому принёс?

Но Миша, как загипнотизированный кролик, молчал.

— Может, ты боишься? — как бы стал догадываться папа.

Миша отрицательно помотал головой, спрятал руки за спину и сделал шаг назад.

— Смотри! — сказал папа, взял змею за хвост, и она безжизненно повисла головой вниз.

Миша с удивлением обнаружил, что она состоит из множества кусочков, как бы сросшихся между собой, рот открыт и неприятно красный внутри…

— Во-первых, — нарочито менторским тоном начал папа, — это уж. А ужи — что? Не кусаются! Запомни! Я в твоём возрасте их за рубашкой носил, вокруг шеи наматывал. Это во-первых. Во-вторых, — папа широко улыбнулся, как делал это всегда, когда раскрывался розыгрыш, — уж этот — де-ре-вян-ный!!! — Папа постучал сложенным вдвое ужом по Мишиному шкафчику. — Он не живой, понимаешь?

— Не живой? — растерянно улыбаясь, медленно спросил Миша.

— Деревянный! — ещё раз постучал папа по шкафчику.

— И не укусит? — у Миши перед глазами возник Лаокоон, отдирающий голову змея от своего бока.

— Кто?

— Она! — Миша пальцем указал на змею.

— Кто «она»? — нахмурился папа. — Уж, что ли?

Миша кивнул.

— Я тебе что сказал? Ужи — что?

Миша посмотрел папе в лицо и увидел, что папа начинает сердиться.

— Ну, что ужи? — стал папа показывать, как он еле сдерживается.

— Не кусаются… — прошептал Миша.

— А? — резко переспросил папа.

— Не кусаются.

— А деревянные?

— Тоже…

— Ну? — сказал папа и протянул ужа Мише. Миша мгновенно отскочил назад и стал затравленно озираться.

— Пошли! — грубо сказал папа и засунул ужа в карман.

Всю дорогу до трамвая Миша думал о случившемся. Папа был зол — это было видно по его желвакам, а Мише и сейчас было страшно. Он думал о том, что если даже этот уж и деревянный, то почему он такой страшный. Ну и что, что не укусит, но он страшный же! И живой тоже страшный, наверное…

Они забрались в трамвай, уже достаточно заполненный людьми. Миша сразу глянул под руку молодой кондукторши. Открывалка была хорошая, второго типа, Миша посмотрел на папу, и папа, хоть и сердился, от правила не отступил.

— Приятного аппетита! — сказал он молодой кондукторше, которая как раз жевала бублик.

Папа подождал, но кондукторша не улыбнулась и ничего не ответила. Это был нехороший признак.

— Вам помощник молодой да ранний не нужен? — по-доброму, но уже без вдохновения спросил папа.

Кондукторша проглотила очередную порцию бублика и брезгливо скосилась на папу.

— Билеты бери, молодой да ранний! Шо вылупился? Хайке твоей помощник нужен.

— Ах, билеты! — вдруг непривычно засуетился папа. — Где ж они, господи! — Он стал жалко похлопывать себя по шинели, рыться в карманах, смотреть под ноги. Миша не верил глазам. А папа заглядывал в планшет, вынимал из карманов какие-то бумажки, давал подержать Мише.

Кондукторша перешла на новые ноты:

— Ну, тебе особое приглашение? А ну давай бери билеты и проходи вперёд!

— Билеты, билеты, — бормотал папа, — куда ж я их… А! Вот! Я сейчас, — подержите! — и папа, как бы найдя, что нужно, протянул кондукторше мешающую ему пока вещь — ужа!

Кондукторша не сразу поняла, что у неё перед носом. Но когда извивающаяся, глянцевая красота оформилась в её сознании в знакомый образ, она смертельно побелела и что-то быстро стала шептать. Цепляясь за всё, что попало, она стала заползать с ногами на своё сиденье и, не сводя глаз с игрушки, шептала и шептала что-то белыми губами. «Хорошо, что не визжит», — подумал Миша. — «А то б милицию позвали». Он посмотрел на папу. Папа, держа игрушку в левой руке, правой достал деньги и протянул кондукторше.