Я, Елизавета - [15]

– Здоровье здоровью рознь, мистрис Эшли, – проговорил Паджет, сверкая черными глазами. – Ее милости небезопасно показываться простонародью.

Этого Парри уже спустить не могла.

– Госпоже грозит опасность со стороны английского народа? – вскричала , она. – Думайте, что говорите, сэр! Да ее обожают с самого младенчества! Всякий раз, как она проезжает, люди сбегаются посмотреть! Ни одна живая душа в Англии не тронет ее волоска… мизинчика на ее ноге!

– И все же, – мстительно кивнул Паджет в сторону своих стражников, – будет лучше, если леди Елизавета поедет с опущенными занавесками.

Стражники вразвалку двинулись к нам. Паджет торжествующе улыбнулся.

– У меня приказ, – добавил он елейным голосом.

– Приказ? – И тут меня осенило:

– Чтобы я ехала за занавесками и не показывалась народу? Все это написано в приказе моего отца – короля?

Лицо его потемнело от гнева, и я поняла, что одержала верх.

– Не так многословно, миледи. Но… я почел за лучшее…

– А я, сэр, почитаю за лучшее во всем слушаться мою воспитательницу мистрис Эшли – после короля, разумеется. – Я снова изо всех сил разыгрывала паиньку. – Если она скажет, мы поедем с поднятыми занавесками.

Кэт победно сверкнула глазами, однако она понимала – сейчас не время трубить победу.

Голос Паджета, когда он наконец заговорил, хрипел от ярости:

– Как пожелаете, миледи. По коням! Эй, вы! Трогаемся!

Он – мой враг, в этом сомневаться не приходится.

Но отчего? И когда я это узнаю?

Закричали погонщики, портшез вздрогнул и закачался. В другом конце двора Эшли, Чертей и братья Верноны торопливо распрощались с крестьянами и вскочили в седла. На простодушных замерзших лицах селян было написано горькое разочарование.

– Кэт! Кэт! Прошу тебя, пошли к этим людям! Скажи, я сожалею, что не поговорила с ними, но король, наш повелитель, велел поторапливаться, и мы должны исполнить его волю. Скажи, что я желаю им здоровья и благодарю за доброту. Скажи, я не забуду Исткот и его жителей, их вкусное молоко и хлеб, их радушный прием!

Кэт быстро отрядила младшую горничную передать мои слова. Двор быстро уменьшался, с каждым конским шагом люди становились меньше. Однако, когда девушка добежала до них, все заулыбались, словно солнышко проглянуло после дождя. Арендатор обнажил голову, все его люди сделали то же самое; они махали шапками и кричали: «В добрый путь, леди принцесса! Дай тебе Бог здоровья и всяческих благ!»

Я что было сил замахала в ответ, глаза защипало от горячих слез радости. Вдруг одна из крестьянских девчушек выбежала вперед и со всех ног припустила за нами. Один из стражников выругался вполголоса и повернулся, чтобы ее отогнать. Паджет натянул поводья и схватился за шпагу.

Неужели они обидят ребенка?

– Вложите шпагу в ножны, сэр! – завопила я. – Не мешайте ей! Пропустите ко мне!

Девочка, сверкая глазенками, подбежала к носилкам и, умело размахнувшись, бросила мне что-то на колени. Это оказался букет первых вешних цветов – глянцевитый бальзамин, кивающие белыми головками анемоны, примулы, белые, словно пальчики знатной дамы, четыре или пять баранчиков-первоцветов с желтыми в алую крапинку зевами. Самой девчушке было от силы лет восемь, ее худощавое личико побледнело от холода, грязные волосы выбились из-под платка, грубые от работы ручки – почти лапки, как у звереныша, – были в трещинках и ранках. Однако на улыбку ее, когда я стала благодарить, стоило подивиться.

За спиной послышались скрежет вынимаемой из ножен шпаги и поступь стражников.

– Теперь беги! – прошептала я девочке. – И берегись этих людей!

Она кивнула, еще раз улыбнулась и побежала прочь. Я чувствовала, что в воздухе вокруг меня нависла угроза, и понимала – больше мне сегодня с народом не говорить. Однако мы продолжали ехать сквозь села и деревушки, и повсюду люди видели, кто едет, и маленькая замарашка не последняя в тот день лицезрела свою принцессу.

Глава 5

Казалось, испытание не кончится никогда. Каждый новый рассвет был холоднее и слякотнее вчерашнего, темнело рано и с наступлением сумерек снова холодало. Между рассветом и закатом непогода свирепствовала еще больше – не было дня, чтоб у нас не охромел мул или не перевернулся возок. Когда же мы доберемся до Лондона, где сейчас находится король со своим двором?

Младший Верной сочинил балладу в минорном ключе, которая отнюдь не согревала мне душу.

А при дворе-то, говорят,

Целуют в ручки и в уста,

Да только в очи не глядят,

Затем что совесть не чиста.

И так день за днем мое печальное сердце билось в такт печальному перестуку копыт. От Хэтфилда до Исткота, от Вайлд-Хилла до Вуд-сайда, от Белл-бара до Уотер-энда, от Мимса до Грин-стрит, черепашьим шагом, всего по несколько миль в день.

А я так и не приблизилась к разгадке, сколько ни листала Саллюстия в надежде, что он прольет свет на мрачное бормотание Гриндала. Может быть, при дворе он объяснится напрямик. А может, что-нибудь я сама выясню в жужжащем королевском улье: кто теперь пьет мед, а кто желчь, и от чьих острых жал мне следует бежать, как от огня.

И вот наконец долгожданная весть.

– Мужайтесь, миледи! – крикнул старый Фрэнсис Вайн, мой церемониймейстер, понуждая коренастую лошадку, такую же старую и осторожную, как ее хозяин, приблизиться к носилкам. – Сегодня будем ночевать во дворце!