Я — эбонитовая палочка - [3]

Вокруг меня ширился тайный сговор. Мне с моими ногами, с заиканием, с чувством неполноценности, ненормальности, даже уродства в это было легко поверить. Люди, как я подозревал, специально все делают мне назло. Они стояли, когда я шел, они шли, когда я нуждался в отдыхе, они толпились, толкались, создавали очереди, едва мне необходимо было спешить. Их интересы почему-то всегда противоречили моим.

В какой-то момент, незаметно для себя, я начал выискивать зачинщиков этого фантасмагорического действа. Примечал лица, детали одежды, голоса — не видел ли их, не слышал ли десять минут назад? не эта ли джинсовая пара недавно крутилась около? Не преследуют ли меня?

Смешно.

Отрезвление наступило, когда на реабилитационном сеансе Лешка Сумароков, такой же самоходящий дэцэпэшник, как и я, под мерное, медиативное: "И массажируем!" физиотерапевта Карла Яновича, наклоняясь к икрам, прошептал: "Колька! У меня, наверное, паранойя…" И рассказал мне все то, что чувствовал и я сам. Только, разумеется, с собой в главной роли.

Я подумал — приехали, нас уже двое. Нет, я подумал, два психа — это уже много, и то ли с иной стороны посмотрел на ситуацию, то ли еще что…

Словом, я понял — нет никакого тайного сговора, люди есть, а сговора нет. И есть слабость — элементарная, человеческая — объяснять все свои несчастья чьей-то злой волей.

Теперь-то я уже научился не придавать этому значения. Ну, влезло восемь человек в мой вагон, игнорируя остальные. Бывает. Иррациональное у нас — в порядке вещей. Ну, набились они в мой конец — а куда им еще? Поближе к выходу все-таки.

И никакой конспирологии.

Только вот сесть бы, а то еле стою. Ногам тяжело, наливаются потихоньку свинцом, сдают.

Поезд медленно тащился от станции к станции. "Чкаловская". "Спортивная". Народу прибавлялось. Синяя с белыми вставками рубашка Сергея в обрамлении пиджаков и курток качалась через проход. Я перебрал руками, не давая поручню вывернуться из ладоней.

— Следующая станция "Садовая".

Умопомрачительно длинный перегон засигналил сполохами туннельных ламп.

Водоворот тел пришел в движение. Мужчина с газетой встал, заставляя меня вывернуться в сторону.

— Как кильки, — недовольно буркнул он.

Я упал на освободившееся сиденье. Господи, как хорошо!

Подумалось, жалко, что радостные события происходят так редко. Иначе в них тоже можно было бы усмотреть какую-нибудь закономерность.

Ноги подрагивали.

"Садовая" накатила выстроившимися по краю платформы людьми. Встала и женщина с телефоном. Сумочка ее ширкнула по моим волосам.

Хлопнули, открываясь, двери. Пассажиры плотной массой потекли наружу. В вагоне стало просторней.

— Ф-фу! — протиснулся ко мне Сергей. — Столпотворение.

Он сел рядом.

— С-след-дующая м-моя, — сказал я.

— Момент истины!

Все-таки странное у Сергея было лицо. Улыбка его совершенно преображала, делала лучистым каким-то что ли, и все, что казалось мне пугающим в нем, подспудным, пропадало, словно и не было.

— А ты-то с-сам к-куда? — спросил я.

— О, мне дальше, до "Ладожской".

— Н-на вок-кзал?

Сергей рассмеялся.

— Почему сразу на вокзал? На работу.

Мигнули плафоны. Поезд притормозил и снова набрал ход.

В стекло заднего вагона смотрела на меня унылая физиономия. Бледная, вытянутая, с выпуклыми рыбьими глазами. Соломенного цвета волосы были подстрижены "горшочком". Белесые брови складывались трагическим "домиком".

Вот где зомби, подумал я.

— В-выходим?

— Само собой, — Сергей помог мне подняться.

Я оглянулся.

Физиономия слегка округлилась, прижимаясь. Черными дырками глядели ноздри. Б-р-р…

На "Звенигородской" было многолюдно.

Выйдя из поезда, мы влились в спешащий к переходу поток. Спины, спины. Я чуть не споткнулся на первой ступеньке.

— И как ты вообще ходишь?

— Н-ногами.

— Это я вижу, — Сергей потащил меня влево, к стальному разделительному барьерчику, прихваченному цепочкой.

— И чт-то? — спросил я, когда мы остановились.

— Садись на него.

— Кэ… к-куда?

— На барьер, — Сергей хлопнул по металлу ладонью. — Так просто виднее будет.

— Я б-буду к-как д-дурак… — я неуверенно взялся за стойку.

— Ну, раз уж ввязался, — Сергей посмотрел на меня в упор, — то и отступать не стоит.

Он подсадил меня на барьер. Я вцепился руками в перекладину, проходящую подо мной. Как бы не сверзиться…

— Сидишь?

— К-как п-попка.

Люди шли мимо, изредка оборачиваясь, кто-то даже качал головой. Понятно, вряд ли они думали обо мне хорошо.

Я смотрел на виски, затылки и плечи. На волосы. На кожу. На воротники. На носы и губы.

Скоро от людей замельтешило в глазах. Они текли и текли снизу, густо, плотно, почти не оставляя промежутков. Шаркали, цокали, топали. Фыркали, кашляли, говорили по телефону. С портфелями, сумочками, тубусами, пакетами.

Мне было совсем неинтересно.

— Это в-все?

— Нет. Закрой глаза.

— З-за…

— Да. Просто закрой, — Сергей глянул на меня снизу вверх — ладонь на барьере, подбородок на костяшках пальцев. — И вспомни что-нибудь хорошее.

Глупо, подумал я. Что я вспомню?

В моей жизни не так много было хорошего. Поездка с родителями в Феодосию к двоюродной маминой сестре — вот и все.

Ее вспомнить?

…уютно, утробно-мягко покачивается вагон, гремят на стыках колеса, нахально лезет в окно солнце, в щель над макушкой поддувает легкий, душистый, южный сквознячок, и с верхней полки упоительно наблюдать, как мама с папой и сосед в фетровой шляпе играют в карты.