Я, Дрейфус - [4]

Шрифт
Интервал

— Поздравляю, — сказал он, с трудом изобразив слабое подобие воодушевления. Но улыбку вымучить так и не смог.

— Я пришел обсудить договор. — Темпл сразу перешел к делу. — Вы успели его обдумать?

— В каком смысле? — решил уточнить Уолворти.

— Начнем, например, с аванса, — предложил Сэм.

— Ну… не следует забывать, что мы… э-эээ… идем на серьезный риск, — сказал Уолворти.

Сэм ожидал именно такой линии защиты и к ней подготовился. Он просто рассмеялся Уолворти в лицо.

— Это имя Дрейфуса — риск?

— Вы же не можете утверждать, что он успел зарекомендовать себя как писатель, — Уолворти заговорил громче. — Наверняка Дрейфусу понадобится литературный негр.

— Сомневаюсь, — сказал Темпл. — Я только что от него. Он отлично умеет излагать.

— Вы его видели? — воскликнул Уолворти. Эти проныры везде пролезут, подумал он. — Как вам это удалось?

— Начальник тюрьмы — мой приятель.

«Неужели начальник тоже из евреев?» — подумал Уолворти.

— У вас есть имя — Дрейфус, — продолжал Сэм, — имя, которое нынче оправдывает любые риски. — И, не переводя дыхание, заявил: — Я прошу аванс в четверть миллиона фунтов, это не беря в расчет права на зарубежные издания.

Теперь настал черед смеяться Уолворти.

— Ну, это утопия. К тому же, возможно, выплати мы хоть пенни, сделку могут счесть незаконной. Дрейфус ведь признан виновным, — сказал он.

Сэм Темпл поерзал в кресле, собрал свои бумаги и сделал вид, что встает.

— Вам не хуже моего известно, что Дрейфус пока что с вами ничего не подписал, — заявил он. — Я могу завтра выставить эту книгу на аукцион, и каждый лондонский издатель сделает свою ставку. Последнее предложение будет куда больше того, что я делаю вам сейчас. Я оказываю вам любезность, мистер Уолворти.

Издатель понимал, что его загнали в угол. Его переполняла ненависть к этому человеку.

— Не торопитесь, мистер Темпл, — сказал он. — Нам есть что обсудить. Не хотите ли кофе?

Через десять минут переговоров — Темпл больше не дал бы ни минуты — Уолворти сдался.

— Я пришлю вам договор по почте, — выдавил из себя он. — С вами трудно сговориться, мистер Темпл.

Сэм усмехнулся. Он покидал здание издательства «Юбилей» не триумфатором. А просто человеком, добившимся желаемого. И был уверен в том, что заключил честную сделку.

Уолворти не хотел распространяться о своем поражении, но не сомневался, что уж Темпл-то не станет держать язык за зубами. Однако он ошибался. Темпл отлично знал, как люто его коллеги умеют завидовать, и не хотел их провоцировать. Тем не менее, за несколько часов новости расползлись, а потом и разлетелись по всему издательскому миру. Источником их была секретарша, у которой глаза на лоб лезли, пока она печатала ноль за нолем в договоре. Сначала она шепнула об этом за кофе, известие передали первому же посетителю, внештатному редактору, а тот в свою очередь донес его до своего клуба и вывалил на бильярдный стол. Тут уж новость попала в открытый доступ, и день еще не успел закончиться, а лондонская вечерняя газета разнесла сенсацию по всему городу, при том, что ни Уолворти, ни Темпл не проронили ни слова о сделке.

В своей кухне в Пимлико новость прочитала миссис Люси Дрейфус. И новость ее не порадовала. Она не увидела в ней ничего хорошего. Наоборот, сочла еще одним источником зависти и злобы для тех, кто преследовал ее мужа, да и те, кто ему в душе сочувствовал, теперь могли пересмотреть свое отношение. Она сунула газету в ящик комода в тщетной надежде на то, что новость удастся скрыть от детей.

3

Не вижу смысла ждать, когда пришлют договор. Я принял решение изложить свою часть истории, и оно не зависит от условий, гонорара или потиражных. К тому же мне не терпится приняться за работу. Чуть ли не с трепетом. Это будет как путешествие в неведанное. Да и просто будет чем заняться.

Поскольку на этих страницах я пытаюсь обрести свое имя, начну с того, как меня крестили. Я понимаю, это не то, чего хотят издатели. Они не смогут понять, и с полным на то основанием, какая связь между моим крещением и событиями, из-за которых я предстал перед судом. Но для меня эта связь существенна. Мое крещение и есть источник тех ярлыков, в которых я на этих страницах пытаюсь разобраться. Если хотят, пусть их пролистают или же прочитают, терпеливо дожидаясь, когда я доберусь до суда, до сути дела. Поскольку их она, суть, и интересует. Меня же интересует моя душа. Так что потерпите.

В свое время я прочитал множество автобиографий. Когда-то это был мой излюбленный жанр. Меня завораживали не изложенные факты, но то, что есть в мире люди, которые готовы обозначить себя при помощи пера и бумаги, более того, они предполагают, что кому-то это будет интересно читать. Автобиография — это признание. Более того, это дерзкий поступок. Первое мне необходимо, а если одно влечет за собой и другое, я извиняться не буду. Пишу я или нет, я по натуре человек дерзкий. Об этом вы могли узнать из журналов. И теперь я благодарю Господа за это, поскольку в таком гадюшнике без дерзости не продержаться. Она — средство выживания. Но я отвлекся. Я писал о своем крещении. Я его не помню. Из прочитанного я знаю: многие писатели утверждают, что помнят все. Подозреваю, что лгут. Рождения, крестины, первые слова, всяческие детские перлы узнаются по чужим рассказам или же увидены взглядом, обращенным в прошлое. Что уже по природе своей ложь, поскольку все события, описанные так, как они видятся из настоящего, далеки от истины. На них напущен туман благоприобретенной мудрости. Так что я буду с вами честен. Как меня крестили, рассказывала мне мать. Это ее точка зрения, поскольку мой взгляд наверняка был затуманен святой водой. Но в чьем видении ни предстало бы мое крещение, оно бесспорно было первой ложью в моей жизни. Через несколько лет через тот же обман прошел мой брат Мэтью. Но эта ложь была не наших рук делом. Она была нам навязана, и ни Мэтью, ни я за нее не ответственны. Это была ложь, потому что мы евреи, а порядочных евреев не крестят.


Еще от автора Бернис Рубенс
Пять лет повиновения

«Пять лет повиновения» (1978) — роман английской писательницы и киносценариста Бернис Рубенс (1928–2004), автора 16 романов, номинанта и лауреата (1970) Букеровской премии. Эта книга — драматичный и одновременно ироничный рассказ о некоей мисс Джин Хоукинс, для которой момент выхода на пенсию совпал с началом экстравагантного любовного романа с собственным дневником, подаренным коллегами по бывшей работе и полностью преобразившим ее дальнейшую жизнь. Повинуясь указаниям, которые сама же записывает в дневник, героиня проходит путь преодоления одиночества, обретения мучительной боли и неведомых прежде наслаждений.


Избранный

Норман когда-то в прошлом — вундеркинд, родительский любимчик и блестящий адвокат… в сорок один год — наркоман, почти не выходящий из спальни, весь во власти паранойи и галлюцинаций. Психиатрическая лечебница представляется отцу и сестре единственным выходом. Решившись на этот мучительный шаг, они невольно выпускают на свободу мысли и чувства, которые долгие десятилетия все члены семьи скрывали — друг от друга и самих себя. Роман «Избранный» принес Бернис Рубенс Букеровскую премию в 1970 году, но и полвека спустя он не утратил своей остроты.


Рекомендуем почитать
С высоты птичьего полета

1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.


Три персонажа в поисках любви и бессмертия

Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с  риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.


И бывшие с ним

Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.


Терпеливый Арсений

«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».


От рассвета до заката

В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.


Жук, что ел жуков

Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.


Пятый угол

Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.