Я, Дрейфус - [19]

Подозреваю, читатели могли подустать от этих рассказов об успехах и благополучии и в раздражении спрашивают: «Ну же, бога ради, расскажите, кто заболеет раком? И когда?»

Ответ — мой отец. Когда — вот сейчас.

Я должен был вступить в должность в сентябре, в начале учебного года. Заканчивался мой последний семестр в Хаммерсмите, мы все ушли с головой в экзамены. Когда позвонила Люси, я работал у себя в кабинете. Я сразу понял, что дело срочное, потому что она редко звонила мне в школу. И сразу забеспокоился, не случилось ли что с детьми. Поэтому сразу снял трубку. Оказалось, что звонила моя мама из Кента. «Папа безнадежно болен», — сообщила она. Я боялся спросить, чем именно болен, и надеялся, что Люси не станет мне рассказывать. Но по ее молчанию я догадался, что, каким бы ни был диагноз, он смертельный.

— Мэтью знает? — спросил я.

— Да. Он поедет туда после работы. Спрашивал, не подвезти ли тебя.

— Попроси его за мной заехать.

Мне хотелось как можно скорее закончить разговор. Я боялся, что Люси сообщит мне какие-то подробности. И почему-то мне не хотелось звонить Мэтью. По той же причине всю дорогу в Кент мы молчали.

Мама услышала, что подъехала машина, вышла нам навстречу. Ждала нас на дорожке, обсаженной розовыми кустами. Я пытался прочитать хоть что-то по ее лицу, но увидел лишь обычную радушную улыбку. А когда мы подошли к дому, на крыльце, к моему удивлению, появился отец. Да, он был бледен, но я страшно обрадовался — я же твердо был уверен, что он прикован к постели и умирает. Мама распахнула руки и обняла нас обоих, что было необычно, и это меня напугало.

— У нас плохие новости, — сказала она. — У папы рак.

Я взглянул на отца. Вид у него был пристыженный. Словно он согрешил и теперь просил о прощении.

— Пойдемте в дом, — сказал Мэтью.

Мы вошли в кухню. Мама уже накрыла стол к ужину, и мы молча расселись. Я взял отца за руку. Думал, она холодная, но он сжал мои пальцы — рука была теплая. Мама подала еду. Видно, она готовила все с особым старанием, блюда были сложные и изысканные. Словно у нас очередное семейное торжество. Отец ел медленно и почти без аппетита, а вот вино пил с удовольствием, поднял тост за наше здоровье, и у меня заныло сердце. Мы в основном молчали и прервали молчание только за десертом.

— У меня есть три месяца, — сказал отец.

За три месяца, подумал я, он может объехать вокруг света. За три месяца он может написать книгу. За три месяца он может сочинить симфонию. Может посадить дерево и увидеть, как оно зацветет. В три месяца можно вместить самое главное в жизни.

— Неужели это нельзя лечить? — рискнул спросить Мэтью.

— Это поджелудочная, — сказала мама. — Оперировать нельзя.

— Но должно же быть хоть что-то. — Мэтью чуть не плакал.

— Есть химиотерапия, — сказал отец. — Лечение жуткое, и даже если сработает, я получу немногим больше времени. Но легче не будет, будет только тяжелее. Я решил отказаться.

— Ты должен попробовать! — взмолился Мэтью. — Папа, прошу тебя!

Он говорил как ребенок, выпрашивающий гостинцы. Даже голос дрожал.

— Это папино решение, — сказала мама.

Отец взял Мэтью за руку.

— Не волнуйся, — сказал он. — Обо мне позаботятся. Мне пообещали, что болей я не почувствую. Я готов. И уйду тихо.

Во мне вскипал гнев. Его ухода, тихого или нет, я не мог допустить. Но я понимал, что выбор может сделать только он. Это его неотъемлемое право.

— Вы должны поехать с нами в Лондон, — сказал Мэтью. — Будете жить с нами. Мы за тобой будем ухаживать.

— Я хочу умереть дома, — ответил папа.

И произнес он это слово безо всяких колебаний. «Умереть» — слово, которое я не был готов употребить. Пусть у него рак, неоперабельный, не поддающийся лечению, но он не должен умереть. Смерть — это что-то другое. Отец задал темп, но я не хотел идти за ним следом. Однако он принял решение, и оно не обсуждалось.

— Давайте не будем больше об этом, — сказал отец.

— А ты, мама? — спросил я. — Как ты справишься?

— Медсестры будут приходить каждый день, — ответила она. — И на ночь. Когда понадобится. Мы справимся, — сказала она растерянно. — Надеюсь только, что вы будете приезжать почаще — когда сможете.

— Я останусь здесь, — сказал я. — Буду ездить отсюда.

— И я тоже, — сказал Мэтью.

Отец тихонько рассмеялся:

— Будет как в старые времена.

И мы с Мэтью ездили каждый день туда обратно, молча. В поезде мы почти не разговаривали. Общее горе словно сковало нам язык, и, хотя мы всегда были близки, теперь наша связь стала неразрывной.

Следующие несколько недель Люси, Сьюзен и наши дети приезжали в деревню на выходные, мы все сидели с отцом и делились воспоминаниями о прошлом. Через некоторое время он перестал вставать с кровати. Рядом с ним лежала нечитаная свежая газета, он перестал слушать любимую музыку. Когда пошли последние недели, как раз закончились занятия в школе, и я целыми днями лежал с ним рядом и держал его за руку. Однажды я заметил, что туалетный столик передвинули так, чтобы отец не видел своего отражения в зеркале. Он, похоже, этого не заметил. Во всяком случае, ничего не сказал. И никто не говорил ему, как он пожелтел. Изредка он разговаривал, но в основном смотрел куда-то в пустоту, будто в глубокой задумчивости. И время от времени поворачивался ко мне и улыбался. Но больше всего меня беспокоило, что он часто смотрел на часы, словно проверял, сколько осталось времени от обещанных ему трех месяцев.