Я – дочь врага народа - [73]

Доктор просыпается. Но он слишком стар, чтобы спросонья сразу понять происходящее.

Пока одевается, пока топотит до изолятора, пока суетится туда-сюда за ключом… Да ещё пытается удержать Лизу, чтобы уяснить случившееся, девочка понимает, что опоздала со своей помощью. Но она даже представить себе не может – насколько!

Худое споро – творится скоро…

Дверь в игровую комнату открыта. Цывика там нет. Чуть видный в темноте Аверик сидит на полу. На нем лишь трусы. О побоях вид его не говорит. Но поднимается Толя с трудом и так же идёт опираясь на руку доктора. Лиза следует за ними. В коридоре, при свете лампы, она видит на трусах Аверика тёмное пятно и понимает, что это кровь…

Аверик лежит в изоляторе. Лизу доктор туда не пустил. Возле Толика на тумбочке зажжена лампа… Игорь Васильевич не отходит от него ни на шаг.

Скоро, не скоро появляется Цывик. Худенький доктор буквально вытесняет его за порог. В кромешной тьме приврачебной комнаты он кричит надрывным шёпотом:

– Кроме вас, некому! Кроме вас, некому!

Цывик поначалу робеет. Начинает ответно врать, тоже тихо:

– Я у сторожа был. Это пацаны…

Однако глуховатый доктор слышит его и требует уточнения:

– Што это? Што это?! Не шельмуйте ребят! Откуда бы вам так скоро узнать, если это они?

– Денис сказал, – оправдывается Цывик, но доктор не хочет слушать его и говорит уже громко:

– Завтра же буду у прокурора!

Цывик не находит ничего другого, как только огорошить доктора своей наглостью:

– Аверик ничего не скажет…

– Я скажу! – звучит из дальнего угла нарочито грубый голос. Воспитатель в темноте прётся туда. Но наскакивает с разлёту на кем-то боком положенный табурет, падает через него, ругается и оттого не слышит шлёпанья удирающих ног…

Утром Цывик сдаёт дежурство Мажаю. При них при обоих в кабинете директора Игорь Васильевич, то снимая, то надевая очки, требует от бледного Штанодёра немедленной отправки больного в районную больницу.

Оправдывая свою нерешительность, Зяма Исакович бормочет:

– Поймите же меня. Машина нужна…

Не так давно в детдоме была полуторка, но её умыкнул прежний директор. Осталась пара лошадёнок, да в тайге уйма волков – нагнана в Сибирь недавней войною. Обозом и то ходить небезопасно.

– Можно попросить в колхозе, – предлагает пребывающий в неведении Александр Григорьевич, который тут же исчезает за дверью.

Колхозная контора от детдома наискосок – через площадь. Пока идут в кабинете препирательства, Мажай возвращается и говорит:

– Обещают машину. Только надо часок подождать.

Игорь Васильевич сам приносит Аверику одежду и валенки.

– Собирайся потихоньку, – просит он и торопится снова к директору – требовать в дорогу одеяло и тулуп. Затем он спешит в кухню, поскольку за суетою забыл снять пробу.

А ребята уже направляются завтракать. Идут строем, хотя от корпуса до столовой пять секунд пробежки. Шагают они раздетыми – в столовой нету вешалки.

Калитка в недалёких воротах по утрам обычно бывает незапертой, но только для персонала. К ребятам же и посторонним людям она глуха. Но её глухота для пацанов – не предел. И нужно бы в детдоме держать отдельного работника, чтобы успевать приколачивать к забору доски, отрываемые ребятами. Но Дюймовочка буквально врывается во двор детдома через калитку. Глазищи белые. Орет:

– Аверик утопился!

Ночью падал снег. С яра видно, что на льду, возле промоины стоят новые Толины валенки. К ним следы есть, обратных следов нету…

Тюрьма

Какая уж тут школа? Какие уроки? Вся деревня, весь детдом на яру. Но дальше обрыва бабы ребятишек не пускают – у промоины тонок лёд. До майны опускаются только Мажай, да председательша колхоза, да Игорь Васильевич.

А Штанодёра нету. Ему прямо у столовой сделалось плохо – упал. Сейчас с ним отваживается Гукся.

Бабы над обрывом толкуют:

– Каво теперича смотреть? Каво выстаивать? Парнишонку, поди-ка, уже за излуку утянуло.

– Понятно, что боле не высунется.

– Ну и фатя стоять. Пошли!

Следом за бабами понуро плетётся Лиза. А те продолжают судачить:

– Как ён тольки сумел под лёд-то поднырнуть? Тут жа воробью по колено.

– С колен, похоже, и подсунулся. Иначе никак…

– Во допякли бедолагу!

– И чё ж у них в детдому-то деется?

– Чё деется! Тюрьма деется!

– Господи! Господи!

Бабы идут мимо деревенской церкви, с которой давным-давно снят крест. Зато теперь над папертью ликует новенький плакат. Всех, белым по красному, он призывает на выборы. Писал плакат Цывик. И портрет Ленина, что висит теперь над бывшими Царскими вратами, тоже он сотворил, чтобы выслужиться перед начальством – готовится в партию.

– Пфу! – плюется одна баба на призыв и говорит безо всякой опаски: – И на хрена мне эти выбора? Бандиты в бантиках…

Другая баба осекает её:

– Никитовна! Не хляшши языком по ветру, а то и нас ослюнявишь…

Сегодня в детдоме за порядком никто не следит. Потому старшие девочки посмели собраться в спальне. Только одна осталась у двери на вассере.

Между порогом и кроватями достаточно простора, чтобы стать кружком. В центре кружка – Нинка Дроздова. У неё на руке разбарабанило палец. Орёт, что ночью свалилась с кровати. Однако Лиза требует от неё правды. Глаза, позы ожидающих покаяния напряжены.