Я – дочь врага народа - [75]

Однако Виктора Петровича в партию не пустили – за недосмотр.

И всё…

Перед Новым годом в детдоме появляется медичка. Она прислана из Новосибирска. Тоненькая славяночка. Сестрица Алёнушка.

Смурной после партийной неудачи Цывик немедля оживляется. Начинает пошучивать… Зато в глазах Мажая появляется вопрос: а как же я? Штанодёру и тому захотелось солидничать не в меру. Даже сторожа у ворот зацветают вослед ей улыбками да судят:

– Малость суховата. А так – о! Так – Елена Семёновна!

Когда же на Новый год Елена Семёновна входит в зал Снегурочкою, всем представляется, что сказка ожила.

Всем, но не Лизе. Сказка сказкой, а Елена Семёновна смертна. Девочка уже уверена, что её надо оберегать от проруби. Хорошо ещё, что сестрица Алёнушка поселилась в доме охотника Череды, а не в своём кабинете, как бывший доктор. Не то, пожалуй, Цывик и ночами не давал бы ей прохода.

– Куда прёшь? Бык племенной! – остопил однажды Цывика у своих ворот таёжник Череда… – Будешь мне тут ядрами трясти, я тя живо приструню!

Череда – медвежатник. К тому же войну насквозь прошёл… немногим старше Цывика, но Алёну принял за дочку. О Цывике же, которого село побаивается, говорит:

– Сволота, она лишь потемну скирда, а на свету – солома…

Однако же Лиза откуда-то знает, что промедление смерти подобно! В напряжении своём она видит ещё и то, что Мажай от любви оглох, ослеп, ошалел. Лиза бы могла рассказать ему тайны свои, но его самого впору спасать. А ещё девочка видит, что у Алёнушки веки всё ниже, губы плотней. И все же она замечает стороннее внимание:

– Лизонька, – спрашивает она как-то, – что ты мне хочешь сказать?

Если бы этот вопрос был задан ею наедине… С ходу-то Лиза, может, и сумела бы найти нужные слова. Да и чего их искать? Они есть! Они не дают покоя. Только не идут на язык. Но голову кружат:

Подстрелили оленуху на заре;

Тяжко стонет оленуха на траве;

Облака плывут как льдины в вышине;

Воробей тихонько плачет на сосне;

Волк матёрый завывает на ходу:

– Потерпи немного – скоро я приду-у…

Елены Семёновны сегодня на работе нет – болеет.

А на дворе – Благовещение. Оно пришлось на будний день.

Занесённое снегом церковное пожарище теперь вытаивает огромными головнями. Пожилые селянки черноты этой вроде бы и не видят. По святым дням они сходятся к пожарищу, выводят голосами тоненькие молитвы, крестятся туда, где видят душою церковные маковки. Для них Божий дом будто очистился пожаром от унижения и ожил невидимо для пустых глаз. Вот уж теперь вовеки ему не быть опалённым!

Калиновна стоит тут же. Рядом с нею соседка её Олесиха. Лизу ждут уроки, но ей по душе святые речитативы.

– Ирод! Господи, прости! – слышит она от Калиновны, которая разом и молится, и разговаривает с соседкой.

– Ишь-ка ты вот! Кот из дому – мыши в пляс… Да приидет Царствие Твое…

– Не успел Череда с лесом сровняться, ён уж побёг бедну девку донимать…

– От сатана! – отзывается Олесиха. – Прости ты меня, Богородица, на худом слове!

– Ишёл бы, сучий кот, до Федоськи Рябой. Та бы и за козла бы заползла… Не слушай ты меня, Царица Небесная.

– На-а вот! – не принимает Калиновна соседкиных слов. – Разбяжалси! Ага! До Фроськи? Чё ему падалик-то всякий собирать? Яму ж надо то яблочко, которо на высоте держится…

– Оборвёт девку паскудник! А может, свататься подался?

Но Калиновна досадует на Олесихину наивность:

– Свататься… От сватов прятаться…

Школа забыта… Ночной мороз ещё не отпустил дорогу, но уже сыровато. Весна ранняя. Солнце жаркое. Но Лиза этого не замечает. Она летит прямиком. Пятистенок охотника Череды на самом краю села.

Утро больно яркое. В тёмных сенях с улицы сразу ничего не разглядеть. Лиза наскакивает на пустое ведро. Падает. Сумка с учебниками летит в сторону. Запертая избяная дверь обшита войлоком. Стук получается никчёмный. Лиза подхватывает ведро. Колотит им о косяк до той поры, пока дверь не выставляет перед нею знакомую, свекольного цвета, рожу. Лиза с маху лупит ведром по этой красноте. В страстях она не видит, что ведро старое, в зазубринах…

Цывик ошарашен. Но Лиза не в себе. Она повторяет удар. Цывик хватается за щеку. Рука в крови. Он успевает и нюхнуть ладонь, и отбить ею очередной удар. Накинутый на нём пиджак при этом распахивается, и перед Лизою отворяется его не застегнутый гульфик.

Содержимое, покрытое подштанниками, выпирает знакомым бугорком…

Лиза отшвыривает ведро, хватается рукою за тот курганчик так, чтобы Цывик не вырвался. Тот орёт. А Лиза пятится через сени на улицу. У Цывика от боли не хватает, знать, силы ударить девочку, и кажется, что её руку разожмёт только смерть!

Где же было старенькой Калиновне угнаться за девочкой. Она вбегает во двор тогда, когда весь театр оказывается уже на крыльце. Но и старушке требуется минуты две, чтобы осознать происходящее. Спасибо Олесихе: пособила расцепить Лизины руки…

А потом? Потом до самой ночи, от дома к дому, село взрывается хохотом. Только один таёжник Череда ничего не знает. Домой он возвращается лишь под утро.

– Не спится? – устало спрашивает он квартирантку. – Али всё болеешь? Пройдёт, успокаивает.

Череда немногословен, как все таежники. С последними словами он вешает ружьё на стенку, с ними ложится, с ними засыпает.