Я для тебя одной воскресну - [54]

Но я сдержался. Почему? Не знаю.

В спешке, чтобы не передумать, бросился за Лелей и настиг ее в коридоре. До наших кают оставалось всего ничего. Леля так рвалась сбежать от разговоров, от выяснений, что я окончательно слетел с катушек.

— Плазма? — окликнул ее, и голос вздрогнул от ярости.

Леля обернулась, вся такая собранная, вся такая серьезная.

— Да, Вайлис, — произнесла официально, словно мы едва знакомы.

— Ты… мы… мы вчера были вместе. А сегодня… ты идешь на встречу с ним? — я сорвался на крик. Плазма вздрогнула и отступила, но я последовал за ней. Азарт разгорелся в золотистых глазах Лели — жидкое золото засверкало в них. Плазма выпрямилась и бросила мне в лицо, как перчатку:

— Я тебе ничего не обещала! Я ни на что не соглашалась! Это был только секс.

— Только секс? — вспыхнул я, сорвав голос. Задохнулся от возмущения, ненадолго потерял дар речи. Но когда смог закончить, остаток фразы прозвучал как обвинение: — В палате, значит, ничего не было. А вчера был только секс? Ты это серьезно?

Леля вздрогнула, словно ее ударили, попятилась снова, вся как-то съежилась, нахмурилась и процедила:

— Ничего между нами… в палате… не было. Ты помнишь то, чего нет. Остынь. Я пошла.

Она так легко, так безапелляционно отреклась от меня — второй раз за этот тяжелый день. Там, на планете и здесь, снова, лгала в глаза, выкручивалась, выдумывала.

Могла бы просто сказать — Вайлис, ты мне не пара. Я отдалась тебе только, чтобы оживить. Но мне не понравилось. И ты мне не нравишься.

Но она прикидывалась дурочкой, делала вид, что мы никогда не…

И флиртовала с этим проклятым талькаирсом — строила глазки, улыбалась ему так, как ни разу за всю поездку не улыбнулась мне! С ним-то она согласилась встретиться, прогуляться, поужинать! И вместо того, чтобы честно отбрить меня, откровенно плюнуть в душу, снова обманывала, лицемерила, открещивалась!

Не знаю, что на меня нашло. Никогда в жизни не применял я к женщинам силу. Даже преступниц, с оружием в руках, старался вначале увещевать. Но глядя в ее такое спокойное, бледное лицо, внезапно ощутил, как изнутри поднимается незнакомое бешенство. Такое непривычное, что я не успел уловить, когда пересек черту.

В висках пульсировало, в грудь словно ножи вонзали — один за другим, один за другим. Я не мог отвести взгляда от Лели, от Плазмы…

А она поджала губы, упрямо наклонила голову вперед, прищурилась и молчала. И это презрительное молчание сводило с ума почище хлестких обвинений, оскорбительных эпитетов, криков в лицо. Никогда прежде, даже в смертельных передрягах у меня настолько не сносило крышу.

Я схватил Лелю за плечи, прижал к бархатистой стене транспортника, не отдавая себе отчета, не соображая — сильно ли, терпимо ли. Наклонился к ее лицу, ощущая, что жар снова и снова катится от затылка вниз. Собирается там, где сейчас совсем неуместен, совершенно не нужен. Мужской орган, горячий, тяжелый с трудом умещался в брюках. Почти ничего не соображая, я наклонился к Леле ближе, еще ближе и от тепла ее дыхания окончательно слетел с катушек.

— Значит, ты меня не помнишь? Совсем не помнишь? Ничего не было? И ты не была со мной? Моей? И вчера тоже не была? Не была моей? Целиком и без остатка?

Она вжалась в стену, нервно дернулась и снова будто бы окаменела. Я прижался к Леле всем телом, ощущая, как сильно хочу большего — до одержимости, до боли хочу ее прямо здесь и сейчас. И это подхлестнуло безумие. Я нагнулся к ней, впился ртом в маленькие, манящие губы. Раздвинул их языком, коснулся теплых щек, неба и впервые тело готово было взорваться от желания так быстро, без единого ее жеста, без ее согласия.

Леля дернула головой вбок, и наши губы разъединились. Толкнула меня в грудь, не так чтобы чувствительно, не так чтобы она со мной справилась. Но этот отчаянный жест отрезвил почище ведра ледяной воды.

— От-пус-ти, — прошептала Леля, глядя расширившимися глазами, и я опешил. Послушно отступил — медленно, шаг за шагом. Откуда ни возьмись, пришло понимание, что ее голос и ее требование имеют надо мной большую власть, чем желание. Хотя оно уже билось вслед за пульсом внизу живота. Я хотел ее до боли и не хотел причинять ей боль. Я отступил, давая ей простор для маневра, и Леля немедленно этим воспользовалась.

Бросилась прочь. Быстрее, еще быстрее.

— Леля? Да погоди ты! — на долю секунды я оторопел, не зная, что предпринять. Но ноги сами понесли вслед за ней. Сердце бухало в ушах — тревожно и виновато. Я обидел ее, хотя и не желал. Я применил к ней силу, хотя не имел права. И она не ответила. Ведь могла, я точно знал, что могла. Шарахнуть плазмой, огнем, ударить коленом по чувствительному месту, ну очень чувствительному в тот момент. Но Леля ничего не сделала, и от этого я почему-то ощущал себя еще поганей. Желчь на языке усиливала впечатление. Я бросился за ней по широкому коридору транспортника. По нашему с ней маленькому, замкнутому мирку, надежно отгороженному металлом, пластиком и силовым полем от сумасшествия на планете.

У поворота в свою каюту, Леля обернулась и выбросила вперед руки — на ладонях ее плясали плазменные сгустки. Словно мириады шаровых молний — крохотных, но смертоносных.