Я был телохранителем Гитлера, 1940-1945 - [40]

Я был прикован к коммутатору, наушники приросли к голове. Работа стала круглосуточной. Линия фронта приближалась, а часы становились все длиннее и длиннее. Звонили отовсюду. До самого последнего часа не прекращались звонки. В бункер все чаще стали звонить гражданские лица, которые через друзей или как-то еще сумели добыть номер канцелярии. Ведь он все эти годы не менялся. Они кричали, просили о помощи, хотели узнать, где в данную минуту позиции советских войск, «Wo sind die Russen?», «Где русские?» — без конца твердили они. А иногда, наоборот, они сами звонили нам, чтобы сообщить о передвижениях армии противника. Потом говорили об объятых пожаром зданиях, об актах мародерства, которые происходят у всех на глазах. Я отвечал на все звонки. Но многого я им все равно не мог сказать. Чаще всего я просил их подождать немного и передавал звонок напрямую Геббельсу, заранее его предупредив.

И при всем при этом в мрачном и обреченном бункере слышался детский смех: в коридорах играли и шалили шестеро детей Геббельса, забегая иногда даже в комнату, где я работал. По двое, по трое они заходили к отцу. Они резвились так, словно ничего ужасного не происходило. Однажды мне даже пришлось прогнать их из помещения коммутатора, уж слишком они шумели.

Регулярно появлялась Магда Геббельс. Иногда я видел ее вместе с Евой Браун, как всегда элегантно одетой. Они вместе располагались в небольшой комнатке по соседству, беседовали о том, что происходит, о прошлом, о бункере и о войне. Они говорили, что не оставят своих мужчин. Обсуждали самоубийство. Бывало, что они вдвоем отправлялись побродить по подземной части Новой канцелярии.

Вечером 26 апреля, когда аэропорт Гатов уже оказался в руках советских солдат, генералу военно-воздушных сил Роберту Риттеру фон Грайму и его жене, капитану ВВС и летчику-испытателю Ханне Райч, удалось на легком самолете класса «Физлер Шторх» приземлиться прямо у Бранденбургских ворот[133]. Их прибытие в бункер стало настоящим сюрпризом. Грайм прихрамывал. Его задело в ногу осколком снаряда. Гитлер назначил его фельдмаршалом во главе люфтваффе вместо Геринга, за несколько дней до этого отстраненного от всех обязанностей[134].

Они провели в бункере два дня. Я очень хорошо помню, как Ханна Райч пыталась уговорить Магду Геббельс отпустить с ней детей. Один из их разговоров проходил как раз за моей спиной, за столом в коридоре. «Если вы хотите остаться здесь, это ваше дело. Но подумайте о детях. Даже если мне придется двадцать раз летать туда-сюда, я вывезу их отсюда», — твердила летчица.

Перед отлетом Ханна зашла посидеть в соседнюю комнату. Мы с ней пропустили по стаканчику вина. Подавал нам сам Гюнтер Оке. Обстановка была любопытная, ее трудно описать. Грохот снарядов стал почти постоянным. Первые советские танки были уже в нескольких сотнях метров от правительственного квартала Берлина. А мы в самом сердце бункера сидим за столом и спокойно потягиваем винцо. В коридоре слышался какой-то шум, кто-то разговаривал. К Геббельсу в комнату пришел Артур Аксман, глава гитлерюгенда. Мартин Борман прошел мимо — к Гитлеру, а возможно, и к Геббельсу.

Некоторым из жителей фюрербункера раздали по ампуле цианистого калия или синильной кислоты. По словам Линге и Гюнше, Гитлер не имел к этому никакого отношения[135]. Скорее всего, их тогда раздавал доктор Людвиг Штумпфеггер.

Я не получил капсулы. Я не относился к самым близким соратникам. Правда, у меня всегда был с собой пистолет вальтер-ПП. Он всегда был заряжен, на тот случай, если дело примет дурной оборот. Думаю, в хаосе последних минут рейха я вполне мог пустить себе пулю в лоб. Мне тяжело об этом говорить даже сейчас, по прошествии стольких лет. Ведь я ничего общего не имел с идеалистами от нацизма, которые жизни себе без фюрера не представляли. Самоубийство было, для меня возможностью не попасть в руки советских солдат. Как и многие вокруг, я был изможден, нервы сдавали. День и ночь я работал, как автомат, как бездумная машина. В последние дни я абсолютно ни о чем не думал. Я был один. Доступ в бункер был строго ограничен, и меня уже давно не приходили проведать. Никто из товарищей даже не ступал на порог последнего пристанища шефа. Насколько я знаю, ни разу не зашел даже Гельмут Беерман, один из «стариков» в окружении Гитлера.

27 апреля во второй половине дня, во время военного совещания, по неизвестным мне причинам Гитлер послал за Германом Фегеляйном, сподвижником Гиммлера. Его в тот момент совершенно точно не было в бункере, а поиски по подземным коридорам канцелярии не дали никакого результата. Тут несколько человек из числа присутствующих спохватились, что его нет уже несколько дней. Меня попросили ему позвонить, но к телефону никто не подошел.

Несколько позже в коридоре появилось трое офицеров и подполковник Петер Хёгль, помощник начальника службы безопасности Иоганна Раттенхубера. Мартин Борман обратился к ним, голос его срывался на крик: «Нужно сейчас же привести Фегеляйна!» Уже ночью, незадолго до того, как лечь спать, я проходил по одному их коридоров и встретил Фегеляйна в сопровождении двух телохранителей и Вильгельма Монке. Я ничего у него не спросил. Такое не позволялось со стороны младшего по званию. Могу только сказать, что на нем было распахнутое пальто и что все вчетвером они направлялись к подземельям канцелярии.