Я был там - [29]

ФАКТИЧЕСКИ МЫ ЖИЛИ НА КЛАДБИЩЕ: ПОКОЙНИКИ В ПАРАДНОМ, НАМАТРАСНИКИ С ПОКОЙНИКАМИ ВОКРУГ ДОМА. Только от голода, если верить опубликованным цифрам, в декабре умерли 52 881 человек, в январе и феврале – 199187 человек. Но это цифры официальные. На самом деле сделать такие арифметические подсчеты в этом аду было не просто. До сих пор идут споры о том, сколько погибло в блокаду мирных жителей, но так и не пришли к единому знаменателю. Называются цифры от 632 тысяч до двух миллионов. Мы жили недалеко от Пискаревки, и каждый день со стороны кладбища можно было слышать взрывы. Как нам объясняли взрослые, это саперы взрывают мерзлую землю для рытья траншей, в которые укладывали трупы умерших. Они же рассказывали, что огромная площадь была занята штабелями из трупов, которые потом укладывали в вырытые траншеи и закапывали землей.

Кроме смертей от голода, люди погибали от пуль, бомб и снарядов. Немцы продолжали наносить массированные удары с воздуха и артиллерийские обстрелы с Пулковских высот. В городе с каждым днем увеличивалось число руин. Если раньше при первом же сигнале воздушной тревоги люди убегали в бомбоубежище, теперь они словно не слышали этого пронзительного воя. Каждый продолжал заниматься своим делом. У большинства просто не было сил дойти до укрытия. Насколько я помню, за всю зиму 1941–1942 года мы ни разу не сидели в бомбоубежище, хотя бомбежки и обстрелы случались продолжительные и очень сильные. Некоторые даже мечтали скорей погибнуть от снаряда или пули, чтобы не мучиться.

Даже по звукам можно было определить, что сопротивление наших войск заметно возросло. Раньше самих орудийных выстрелов было не слышно со стороны линии фронта. Слышны и видны были только разрывы снарядов в городе. А теперь из фронтовой канонады можно было отчетливо слышать отдельные орудийные залпы, без разрывов снарядов на нашей территории. Нередко стоявшие на Неве боевые корабли открывали огонь из своих орудий по фашистским позициям. Когда начинала огрызаться «Октябрина» из своих орудий главного калибра, все дома в городе вздрагивали при каждом залпе, а остатки стекол еле удерживались на бумажных крестиках. В такие моменты лица людей светлели, словно от лучика солнечного света, и на хмурых, озабоченных лицах появлялась улыбка. Из многих кораблей и подводных лодок, стоящих в Неве, линкор «Октябрьская революция» пользовался особой любовью среди блокадников, возможно, из-за его размеров и огневой мощи. Говорили, что в стволы орудий главного калибра свободно пролезал человек. Мы несколько раз были рядом с ним, и при взгляде на эти огромные стволы вполне можно было поверить в это. Уже после войны мне довелось читать, что огромные снаряды, выпущенные с этого корабля, наносили немцам ощутимый урон.

В самое трудное время, когда дистрофия приобрела размеры эпидемии, когда ежедневно только по этой причине стали погибать тысячи людей, когда все еще живые превращались в ходячие скелеты, когда по внешнему виду стало трудно отличить подростка от старика, желая сохранить детей, руководство города стало открывать «Очаги». Это детские учреждения, что-то вроде детских садов, куда набирали детей разных возрастов. Я, конечно, не знаю, по каким критериям набирали туда детей, но матери удалось устроить нас с сестрой в этот «очаг». Продуктовые карточки, конечно же, перешли в это учреждение. Главной задачей этих организаций было уберечь нас от гибели. Кроме кормежки, нас обучали, как спастись от бомб, снарядов и газов. Противогазов нам не давали, зато у каждого из нас в кармане была многослойная марлевая маска, и мы уже знали, как ей пользоваться во время газовой атаки. Показывали и рассказывали, как нужно укрываться от пуль, бомб и снарядов при нахождении в помещении и на улице. Частенько приходилось сдавать экзамены по этим предметам не в учебной, а в боевой обстановке. Если бомбежка или обстрел начинались, когда группа находилась в помещении, то воспитатели сосредотачивали нас у самых стен в промежутках между окон, а если на улице, во время прогулок, то укладывали тоже у самых стен, но только с наружной стороны дома. Немцы частенько стали сбрасывать фугасные бомбы весом до 1000 кг большой разрушительной силы. Если такая бомба попадала в дом, то доставалось не только этому дому, но и в соседних домах в лучшем случае вылетали все рамы с мясом, а в худшем разрушались стены. Причем рамы влетали внутрь дома, уничтожая все на своем пути. С учетом этой опасности нас расставляли подальше от окон.

Однажды полученные знания мне пришлось применить на практике в боевой обстановке. Мы жили недалеко от того места, где находился наш «Очаг», и нам мать разрешила ходить домой вечером самим. В тот памятный вечер я, как всегда, помог сестре одеться, взял ее за руку, и мы тихонько пошли мимо каких-то развалин домой. Примерно на полдороге к дому нас прихватила воздушная тревога, и почти сразу появились в небе немецкие самолеты. Сколько их было, я не помню. Сделав один круг, они начали сбрасывать бомбы, очевидно, в район Финляндского вокзала, который находился недалеко от нас. Несмотря на то, что бомбы летели не на нас, их хорошо было видно, когда самолеты выходили из пике. Раздирающий рев самолетов, раскатистый гул взрывов, содрогавший землю, густые, черные облака дыма и пыли, отсутствие рядом взрослых наводили на нас жуткий страх. На правах взрослого я приказал сестренке немедленно лечь на землю и сам рухнул под какой-то обломок, возможно от фундамента дома. Но Фаина не послушалась моего приказа и продолжала стоять во весь рост, устремив свой взор в сторону происходящих взрывов, громко рыдая, прижав свои маленькие кулачки к груди и вся дрожа от страха. Ни уговорами, ни насильственными методами мне так и не удалось уложить ее на землю. Она так и простояла рядом со мной до конца бомбежки, заливаясь горькими слезами. Такую испуганную и зареванную я и привел ее домой. Дома предполагали, что в это время мы могли быть в пути, и поэтому были очень рады нашему благополучному возвращению.