Я был агентом Сталина - [24]

Мысль ускорить большевистскую революцию посредством военного вторжения родилась еще раньше, в 1919 году, во время недолгого существования Венгерской и Баварской республик. Отряды Красной гвардии стояли тогда почти в сотне километров от границы с Венгрией. Но большевики были еще слишком слабы; к тому же они были заняты войной с белыми.

К началу 1921 года, когда между Россией и Польшей был подписан договор в Риге, большевики, в особенности сам Ленин, осознали, что революция в Западной Европе была трудной задачей будущего. Рассеялись надежды на быстрый успех в международном масштабе, на который рассчитывали на Первом и втором конгрессах Коминтерна, когда его председатель Зиновьев заявил, что в течение одного года вся Европа станет коммунистической. Однако и после 1921 года, и уже в 1927 году Москва пыталась организовать ряд революционных восстаний и путчей.

Тысячи рабочих в Германии, Прибалтике, на Балканах и в Китае пали напрасными жертвами этих безответственных авантюр. Коминтерн посылал их на верную смерть, стряпая планы военных переворотов, всеобщих забастовок и восстаний, ни один из которых не имел шансов на успех.

В начале 1921 года в России сложилась особо угрожающая ситуация для советского режима. Голод, крестьянские восстания, Кронштадтский мятеж и всеобщая стачка петроградских рабочих подвели правительство к черте, за которой был крах. Победы, одержанные на полях гражданской войны, казались напрасными, и большевики вслепую искали пути выхода, встречая оппозицию со стороны тех самых рабочих и матросов, которые некогда были их главной опорой. Коминтерн, оказавшись в этой отчаянной ситуации, принял решение, что единственный путь, который может спасти большевизм, — это революция в Германии. Зиновьев послал в Берлин своего верного соратника Бела Куна, еще недавно стоявшего во главе Венгерской Советской республики.

Бела Кун прибыл в Берлин в марте 1921 года с приказом ЦК Компартии Германии от Зиновьева и Исполкома Коминтерна, гласящим: в Германии сложилась революционная ситуация, коммунистическая партия должна взять власть. Члены ЦК Германской компартии были в недоумении. Они не верили собственным ушам, понимая, что надежды на свержение берлинского правительства нет. Но приказ Бела Куна был ясен: немедленное восстание, отказ от Веймарской республики и установление диктатуры коммунистов. ЦК Германской компартии подчинился инструкциям из Москвы. Будучи во власти Исполкома Коминтерна во главе с Зиновьевым, ЦК Германской компартии не мог ослушаться.

22 марта была объявлена всеобщая забастовка в промышленных районах Центральной Германии — Мансфельде и Мерзебурге. 24 марта коммунисты захватили здания муниципальных учреждений в Гамбурге. В Лейпциге, Дрездене, Хемнице и других городах Центральной Германии коммунисты организовывали захват зданий, судов, муниципалитетов, банков и полицейских участков. Официальный орган немецких коммунистов «Роте фане» открыто призывал к революции.

На медных рудниках Мансфельда коммунистический Робин Гуд Макс Гельц, который за год до этих событий один на один вел партизанскую войну против правительства Берлина в Фогтланде, в Саксонии, заявил, что он руководит всеми операциями. Примерно в это время по всей Германии прокатилась волна угроз взорвать общественные здания и монументы. В правительстве поняли, что это дело рук Гельца.

24 марта рабочие-коммунисты крупного завода по производству азота в Лейне, вооруженные винтовками и ручными гранатами, забаррикадировались в здании завода.

Однако все старания коммунистов скоординировать эти выступления на местах не увенчались успехом. Преданные и прошедшие подготовку партийные активисты откликнулись на призыв, и батальон за батальоном были посланы партией на смерть с не меньшей жестокостью, чем это делал Людендорф, бросая войска на фронт. Огромная масса рабочих не отозвалась на призывы присоединиться ни ко всеобщей забастовке, ни к отдельно вспыхнувшим выступлениям. К началу апреля восстание было подавлено по всей стране.

Лидер Германской компартии д-р Пауль Леви, с самого начала возражавший против этой авантюры, сочтя ее безумием, был исключен из партии за то, что назвал виновников своими именами. Он дал понять Москве, что она совершенно не разбирается в том, какова ситуация в Западной Европе, и ее безумная затея стоила жизни тысячам рабочих. Иначе как «негодяями» и «дешевыми политиканами» вождей и эмиссаров большевистской партии он не называл.

Сразу же после мартовского восстания Компартия Германии потеряла половину своих членов. Что касается подстрекателя Макса Гельца, хотевшего динамитом расчистить путь к власти, то он был судим за убийство, поджог, разбой и другие преступления и приговорен к пожизненному заключению.

Меня интересовала судьба Гельца потому, что, несмотря на все его сумасбродные идеи, он был, несомненно, честным и храбрым революционером. Для рабочих его родного Фогтланда он был легендарной фигурой. Когда я работал в Бреслау, где Гельц отбывал наказание, я установил контакт с одним из его тюремных надзирателей, который сильно к нему привязался. Через него я посылал Гельцу книги, шоколад, кое-что из еды. С ним мы обдумывали план побега Гельца. Но мне были необходимы помощь и разрешение партии. Я связался с Хаманом, руководителем местной партийной организации в Бреслау, и он пообещал дать мне надежных людей. Тогда я поехал в Берлин и изложил свою просьбу перед ЦК Компартии. Там обсудили этот вопрос. Одни хотели освободить его легально — путем избрания в депутаты рейхстага. Другие считали, что его побег послужит хорошим средством разбудить массы, которые в то время проявляли апатию к Компартии. Мне дали разрешение попытаться организовать побег. Приехав в Бреслау, я узнал от тюремщика, что ему приказано усилить охрану Гельца.