Я буду тебе вместо папы. История одного обмана - [6]

Отец прекратил бить маму так же внезапно, как и начал; его руки неподвижно повисли вдоль туловища.

— Да что толку тебя бить, все равно ты ничему не учишься! Посмотри на себя, совсем опустилась…

Он снова поднял руку, на этот раз — чтобы потыкать маму мясистым пальцем в грудь.

— Что за белье на тебе…

Услышав его ехидное замечание, я посмотрела на мамину юбку и увидела, что та сползла вниз, обнажая трусы.

Тем временем на лице отца появилась улыбка, испугавшая меня сильнее, чем его хмурый взгляд. Он стал медленно приближаться к матери; мать отступала, пока не уперлась спиной в стену. От страха она стала бледной, как привидение. Я слышала, как мама бормочет имя отца, слышала, как он тяжело дышит, а потом заметила, что отец полез в карман и вытащил оттуда зажигалку. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы высечь маленький огонек. Прежде чем мама успела догадаться о его намерениях, отец поднес зажигалку к кружевной оборке. Другой рукой он упирался маме в живот, не давая ей возможности вырваться.

— Берт, — вскрикнула она, — отпусти меня!

Мама пыталась оттолкнуть его, но он лишь смеялся в ответ, продолжая удерживать ее.

Подгоняемая страхом, я спрыгнула со стула и сделала то, что всегда делала мама, когда искры попадали на белье, сушившееся перед камином. Схватив старую газету, я втиснулась между родителями и начала шлепать по маленьким огонькам, успевшим перекинуться на одежду.

Отец глупо захихикал и отпустил маму. Она бросилась к раковине и принялась заливать живот водой, а я в тот момент забыла, как сильно боюсь отца.

— Ты плохой! Ты плохой, плохой, нехороший папа! — кричала я, глядя на его удивленное лицо.

— Ты на кого кричишь, а? — рявкнул он в ответ. — Не смей мне дерзить, противная девчонка. Марш в кровать, чтобы я тебе не видел больше!

Свои слова он сопроводил увесистым подзатыльником, и у меня перед глазами поплыли черные пятна; потеряв равновесие, я чуть было не упала на пол, но неизвестно откуда взявшееся чувство собственного достоинства помогло мне удержаться на ногах; я молча вышла из кухни и добралась до кровати.

Только оказавшись в одиночестве, я разревелась от страха, обиды и боли.

Когда дни превращались в череду бесконечных ссор, крошечная комнатенка наверху становилась моим личным раем. Там я могла забраться на кровать, зарыться в груду старых кофт и рваных простыней, натянуть тряпье на уши и, крепко зажмурив глаза, отгородиться от пугающих звуков. Именно отгородиться — другого мне не оставалось. Ведь все эти вопли и удары, доносившиеся с первого этажа или из комнаты родителей, отнюдь не являлись порождением моих кошмаров, они были реальными, и я ничего не могла изменить.

Независимо от того, как крепко я заматывала голову старыми кофтами, голос отца всегда добирался до меня.

— Сучка! Потаскуха! — кричал он, и я, не понимая значения этих слов, начинала трястись — настолько они были пропитаны злобой.

Засунув в рот большой палец и прижимая к себе тряпичную куклу с нарисованным лицом, я лежала и молча плакала.

Крики отца сопровождались мамиными просьбами остановиться и жалобными рыданиями, от которых у меня сердце разрывалось.

«Пожалуйста, пожалуйста, пусть они перестанут…» — эти слова крутились у меня в голове, как молитва; но когда мое желание исполнялось и наступала глухая тишина, это пугало еще больше.

Конечно, случались дни, когда у отца было хорошее настроение. Угрюмый оскал сменяла улыбка, он начинал говорить нормальным, даже вежливым тоном, вместо того чтобы орать. Он убеждал маму, что походы в паб уже в прошлом, что теперь он будет оставаться дома после ужина. И мама, уже не в первый раз слышавшая подобное и знавшая наперед, что отца хватит ненадолго, все равно надеялась, что он сдержит обещание.

В такие дни преждевременные морщинки, исчертившие мамино лицо, становились совсем незаметными, и откуда-то извлекалась корзинка с набором для рукоделия и разноцветными лоскутками. Из этих лоскутков делались коврики на пол — единственные яркие пятна в нашем унылом, промозглом доме; их клали на коричневый линолеум, чтобы было не так холодно ходить.

Ковриками занималась не только мама. Родители вместе садились перед жарко растопленным камином, раскладывая на полу все необходимое. Груда старой одежды, выкинутой за ненадобностью женой какого-нибудь фермера, пара ножниц и несколько мешков — вот, пожалуй, и все, что было нужно для работы. Мама отбирала пригодный материал, нарезала длинные полоски ткани, сортировала их по цветам и передавала отцу. Отец переплетал полоски друг с другом и складывал в мешок. Мне очень хотелось быть полезной, поэтому я тихонько сидела рядом и, подбирая с пола обрезки, складывала их в другой мешок.

Когда переплетенных полосок набиралось много, отец доставал длинный, похожий на большой крюк металлический штырь, загнутый с одной стороны и заостренный с другой. Им он протыкал старые мешки из-под картошки и протягивал полоски через образовавшиеся дыры. И наконец каждая полоска ткани пришивалась на свое место.

Загрубевшие руки отца тряслись от недостатка выпивки, но он продолжал работать, и перед камином вырастала груда ярких ковриков разных размеров.