Я — абориген - [15]

Детство у меня было веселое, хотя мои дети уже не захотели бы так жить. Одной из наших излюбленных забав была игра в лошадки. Недаром миссия имела большие стада, а мой отец был лучшим гуртовщиком.

Из камней, палок, обрывков веревки или проволоки мы мастерили игрушечные загоны. Одни мальчики были лошадьми, другие — восседавшие на их спинах — пастухами, третьи изображали телят. «Пастухи» связывали «телят», опрокидывали наземь и наносили песком, смешанным со смолой, знак ОТС — клеймо нашей миссии, даже «подрезали хвосты» и «кастрировали» их. «Телята» жалобно мычали.

Мы сражались игрушечными копьями, концы которых были обернуты тряпками, чтобы при ударе не поранить «врага». Мальчик, «пронзенный» копьем, должен был упасть. К нему подбегали девочки и оплакивали своего погибшего брата. Это единственная роль, которую им доверяли. Юные аборигены, очевидно, относятся к девочкам с большим презрением, чем белые мальчики. Девочек в игру не принимали, им только милостиво разрешали оплакивать павших. Это вполне соответствовало их положению в жизни.

Мы сражались также с помощью бумерангов и нулла-нулла. По правилам игры не следовало причинять противнику боль, но мальчикам, как известно, свойственно увлекаться. Сначала мы обменивались легкими ударами, потом один кричал, что его стукнули сильнее, чем разрешается, и в свою очередь отпускал здоровую затрещину, а противник в отместку размахивался изо всех сил. Серьезно пострадавший получал компенсацию в соответствии с той же системой возмездия, которую практиковали взрослые. Обидчик отдавал ему свою лепешку или тарелку риса, то есть оставался голоден, тогда как его противник наедался до отвала. При особо серьезном и к тому же предумышленном ранении виновник мог поплатиться ценной вещью, например копьем для охоты на рыб, изготовленным его отцом. Расставаться с копьем не хотелось. Но что было делать? Пострадавший мог пожаловаться отцу товарища, что его сын, Вайпулданья, то есть я, ранил его до крови. Я был согласен на любые лишения, лишь бы избежать последствий такой жалобы: основательной порки палкой, которая ранила гордость ничуть не меньше, чем тело.

Больше всего радости нам доставляли маленькие лодки, вмещавшие троих или четверых ребят. Отец выдолбил мне такую лодку из ствола чайного дерева, и я с товарищами и братьями часами не спеша греб по спокойной поверхности реки Ропер, проходя то в одну, то в другую сторону расстояние в полмили между «молом лагеря» и «молом миссии».

Все мальчики, и черные и белые, всегда нарушают запреты, налагаемые старшими, но могу сказать, положа руку на сердце, что одному такому табу мы подчинялись беспрекословно: никогда не покидали участок реки, где нас видели взрослые, по той простой причине, что боялись крокодилов, деливших с нами реку.

— Смотри не зевай, а то угодишь крокодилу прямо в пасть, — была наша постоянная присказка. Мы располагали очевидными доказательствами ее справедливости.

Однажды вечером шестнадцатилетняя Гиригбал пошла со своей двоюродной сестрой за водой. Воду обычно приносили днем женщины, собираясь большими группами, но на этот раз в лагере не осталось ни капли воды и девушек послали на реку.

Крутой берег, поросший травой и тростником, в свете луны казался таинственным и мрачным. Гиригбал опустила билликэн[18] в воду, сильно перегнувшись над обрывом, а Гуртима тем временем удерживала ее за талию, чтобы девушка не потеряла равновесие.

Как только билликэн Гиригбал коснулся воды, крокодил отхватил ей кисть руки. Девушка вскрикнула от боли и в ужасе отпрянула. С руки ее, на которой обнажилась кость, потоками текла кровь. Счастье ее, что крокодил не успел ухватиться своими страшными челюстями чуть выше, иначе Гиригбал осталась бы без руки, а мы, скорее всего, без Гиригбал.

Помню, как Гуртима втаскивала сестру на берег и отчаянно звала на помощь:

— Йак-ай! Йак-ай! Йак-ай!

Прибежали мужчины с горящими факелами и прощупали кольями все мелкие места, но людоеда и след простыл.

Этот случай я запомнил на всю жизнь. Поэтому, когда плавал в лодке, меня не тянуло ослушаться старших и выйти за мол.

Я знал, что крокодилы исключительно коварные животные. Часами, а иногда и целыми днями лежат они без движения и, только убедившись, что им ничто не угрожает, совершают нападения.

Мой отец пытался поймать крокодила на отравленную приманку, привязанную к ветке сосны Лейхардта, свисавшей над водой. У него был стрихнин, его дали миссионеры, чтобы травить собак динго. Но зачем травить динго, у которых такое жесткое мясо, когда с помощью яда можно добыть жирного крокодила? Вот отец и расставил свои ловушки.

Шли дни, а крокодилы не притрагивались к приманке. Отец заменил ее свежими кусками мяса, но забыл положить в них стрихнин. В ту же ночь мяса не стало.

Вся эта процедура повторялась несколько раз. Теперь отец уже нарочно не отравлял мясо стрихнином, желая проверить, действительно ли крокодил отличает отравленное мясо от хорошего, и вскоре убедился, что это так. Свежее мясо немедленно пожиралось, а отравленное оставалось. Мы поняли, что имеем дело с представителем отряда ящеровых, который мыслит.