XX век как жизнь. Воспоминания - [33]

Естественно, что советская поэзия — этот чуткий сейсмограф нашей социальной жизни — не могла не зарегистрировать столь заметного сдвига в общественных отношениях. Повышение удельного веса философии, наглядно демонстрируемое предоставлением отдельной трехкомнатной квартиры со всеми удобствами кандидату философских наук, доценту, заместителю редактора отдела философии журнала «Коммунист» Анатолию Павловичу Бутенко, сказалось на содержании публикуемых стихотворений. Они представляют собой лучшие образцы философской лирики, диалектически сочетающей яркую образность с глубиной и широтой обобщений.

Придирчивый критик, бесспорно, обратит внимание на то, что сам факт предоставления отдельной трехкомнатной квартиры со всеми удобствами кандидату философских наук, доценту, заместителю редактора отдела философии журнала «Коммунист» Анатолию Павловичу Бутенко находит непосредственное отражение в образно-смысловом строе далеко не всех стихотворений. Советская поэзия (как и все искусство социалистического реализма) не гипостазирует факт, не превращает его в абсолют, а именно отталкивается от факта. Для поэзии факт служит своего рода космодромом, откуда взлетает вверх фейерверк идей и раздумий, оставляя внизу стартовую площадку фактов.

Кандидат философских наук, доцент, заместитель редактора отдела философии журнала «Коммунист» Анатолий Павлович Бутенко, предоставление которому отдельной трехкомнатной квартиры со всеми удобствами отмечает ныне общественность, учит, а жизнь подтверждает, что важны не общие контуры того или иного явления или процесса, не общие их очертания, а конкретика, детали, живое мясо живой жизни. Поэтому ограничимся вышесказанным и предоставим слово Белле Ахмадулиной, Анне Ахматовой, Агнии Барто, Андрею Вознесенскому, Николаю Грибачеву и Евгению Евтушенко.

Белла Ахмадулина:

Мы все новоселы

         в душе друг у друга.

В сердца и эпохи

         мы входим без стука.

Мы все новоселы

         из душных подвалов,

Где вера слепая

         нас долго держала.

Мы все новоселы.

         К чему ордера?

Планета в ремонте.

         Вселяться пора.

Анна Ахматова:

Бездушный гул наполнил холл,

Приник к распятому торшеру.

Омыв взлелеянную веру,

Ром вспыхнул янтарями смол.

Блестел, как зеркало, паркет.

Благоухали душно травы.

И трепет сладостной отравы

Вздымал волной прозрачный бред.

Но вдруг — взмах рук. Паденье. Стон.

Костей дробящихся аккорды.

И сквозь биение аорты

Чуть слышный погребальный звон.

Агния Барто:

Хорошо живется птичкам:

Носят в клюве веточки,

Гнезда вьют, кладут яички

И выводят деточек.

По-иному у людишек:

Сперва выведут детишек,

А затем бегут в местком

В очередь за гнездышком.

Персональных гнезд немного.

Раздают их очень строго.

Потому-то новоселье —

Это праздник и веселье.

Рады уточки и гуси,

Поют хором курочки,

Пляшут Толя и Маруся

Гопаки-мазурочки.

Андрей Вознесенский:

Космос

исхлестан

ракет оперением.

В тридцать лет

   трамбуем

                триста.

От старого мира остались:

   Америка

и мебель в редакции «Коммуниста».

Мысль беспокойная

   бьет тараном.

Хрустят под ногами

   осколки «измов».

То, что сегодня кажется

   странным,

завтра станет

   плоским трюизмом.

Время срезает нравы на конус.

Лица отцов — треугольные груши.

Дети — ферменты,

   внуки — тонус,

правнуки — мира бессмертные души.

Николай Грибачев:

Акулы капитала

Рыдают день и ночь;

Догматики-шакалы

Бегут в испуге прочь;

Ревизионисты

Дрожат, как в бурю лист;

Слезу идеалисты

Роняют прямо вниз.

Напрасны все рыданья.

Спасенья гадам нет —

А. П. Бутенко дали

Отдельный кабинет.

На полках — Маркс и Ленин,

Бутенко — за столом.

Без отдыха и лени

Работает челом.

Достойный сын Отчизны,

Пьет молоко и бром.

Разит врагов марксизма

Отточенным пером.

Евгений Евтушенко:

Футуризм в искусстве —

   persona non grata,

Белый хлеб для кретинов и критиков.

Пусть объедаются —

   тоже радость,

А я займусь футуризмом

   в политике.

Футуризм в политике —

   это не хохма,

Не «левая» поэтическая химера.

Это «завтра»

   как принцип и догма,

Как прошлого и нынешнего мера.

«Завтра» — самое популярное слово.

Завтрак для того, у кого

   нет ужина.

«Завтра!» — снова, снова и снова

Сверкает прославленное оружие.

Светлое завтра…

Светлые дали…

Об этом писали,

   читали,

             мечтали.

Одно не совсем принималось в расчет —

Не завтрашний ангел,

   а нынешний черт.

* * *

Вот так мы развлекались. Играли словами. На кухне, как сейчас принято говорить. Но не только на кухне. «Оттепель», хотя и была подморожена, продолжалась. Поэтический авангард демократии собирал тысячные аудитории — от площади Маяковского до Политехнического музея и от Владивостока до Ленинграда. Люди не могли заниматься политикой, политикой стали заниматься стихи. Политикой стали заниматься театры. Властителем умов был «Современник». Всходила звезда Окуджавы. Мы жили этой жизнью. Мы были погружены в эту атмосферу. Ток эпохи проходил и через нас.

Большой шум вызвала моя первая, заявочная, так сказать, статья «Наука и мировоззрение» (1960, № 5). Не зря, оказывается, в 1948 году ростовские студенты изучали материалы сессии ВАСХНИЛ. Наконец пригодилось. Признав, что классическая генетика в ее менделевско-моргановском варианте была пропитана метафизикой и идеализмом, я продолжал: «Однако в самом представлении о материальном „механизме“ наследственности нет ни идеализма, ни метафизики. Обнаружение и исследование биофизических и биохимических закономерностей, связанных с этим механизмом, представляют важнейшую задачу науки, решение которой откроет безграничные возможности управления процессом органической эволюции и может выдвинуть биологию на ведущее место в системе наук. Какими бы методами ни решалась эта задача, она остается не философской, а естественно-научной, и решение ее должно опираться в первую очередь на эксперимент, а не на философскую аргументацию».