Взвод, приготовиться к атаке!.. - [12]

Помню, уже вечерело. Мы двигались по проселочной дороге на юго-запад. Наступил уже октябрь. Первое или второе число октября. Немцы только-только ударили из-под Рославля, начали операцию «Тайфун». Перли вдоль Варшавского шоссе целым корпусом — несколько дивизий. И пехота, и танки, и артиллерия, и бронетранспортеры. Но все это происходило где-то правее нас. А тут пока стояла тишина. И вот вечером, когда мы шли в сторону нашего поста, на шоссе послышалась канонада. Мы поняли, что дивизия вступила в бой.

Смотрю, сержант, которого я выслал вперед с тремя бойцами, ведет четверых — те в красноармейских шинелях, без винтовок, один с завязанной рукой.

— Вот, товарищ лейтенант, в лесу задержали. Говорят, что от станции бегут.

Старший из них, дядька уже в годах, вперед выступил и говорит:

— Недолго и вам тут, в лесу, храбриться. Вот подойдут с танками, бежать и вам.

Глаза злые, смотрит дерзко, не боится.

— А почему же винтовки бросили? Где, — говорю ему, — ваши винтовки, вояки херовы?

— У нас винтовок и не было.

— Как не было?

— А так. Не выдали нам винтовок. Вчера сказали: завтра утром подвезут. А утром — немцы. Подвезли… — И тут он вытаскивает гранату и бросает ее под ноги, как бросают то, что не нужно уже ни тому, кому это выдано, ни тому, кто это выдал. — Вот, все наше оружие. Без запалов. По штуке на брата. Только ими воевать все равно что камнями…

— Подними гранату, — приказал я ему.

Тот поднял, подал ее мне. Ф-1. И правда, без взрывателя. Верить этому дядьке или нет? Может, бросили винтовки и драпанули с позиций? Кто их знает. А теперь валяют дурака, чтобы я их к березке не поставил. Дядька на меня посмотрел и говорит:

— А ты что, лейтенант, с этим собираешься против их танков воевать? — И кивнул на трофейный автомат сержанта.

Вести их в тыл? Но с ними надо отряжать человека, а то и двоих. Вернутся ли они, если немцы действительно пошли в наступление? Или только ослаблю свою группу, которая и без того слабая. Я знал, как действуют их передовые части: выскочат несколько мотоциклов с пулеметами и разметают мой взвод, разгонят по березняку, перебьют бегущих. А если бронетранспортер появится… О танке я уже и думать не смею. Успокаивал себя тем, что танки сюда не пойдут, когда рядом, в нескольких километрах, есть шоссе.

— Пойдете с нами. Запалы для гранат получите перед боем. А винтовки… Винтовки еще заслужить надо. Уничтожите врага — возьмете его оружие.

— Ох, хлюст… — Это мне опять тот дядька — и опять зло, сквозь зубы.

— Ты что?! — Я и по кобуре похлопал. — Смотришь на меня, как на врага. А разговариваешь так, словно на два ранга выше меня.

Он опять усмехнулся и говорит:

— Да я, может, на три ранга выше тебя.

— А почему же петлицы не соответствуют званию майора?

Повернули мы их, повели. Только зря я слова и нервы на них тратил. Ночью, когда я приказал спать всем, кроме часовых у моста, они, все четверо, сбежали. Да еще наш котелок прихватили.

Пост мы сменили. Постовые, трое бойцов с сержантом, пошли было по дороге в полк. Но вскоре вернулись назад. Кругом гремело, и они побоялись попасть к немцам. У нас была задача: удерживать мост до вечера следующего дня. Но если подойдет бронетанковая колонна, взорвать мост и скрытно отходить к позициям полка.

Ночью я и спал, и не спал. Не сон, а морок владел мной. Уже на рассвете слышу — боец один зашевелился под елкой. Я еще не знал тогда, что те, четверо, которых мы вернули с опушки леса, ушли. Хоть и плохо спал, а их все же проспал. Открыл глаза, смотрю: берет винтовку, шинель, вещмешок на плечи надевает…

— Куда ты, Симонюк? — спрашиваю бойца.

— Да поссать, командир, — ответил он спокойно, но вздрогнул, когда я окликнул его. Не ожидал, что не сплю. Быстро себя в руки взял.

— Ладно, иди. Только не заблудись.

Симонюк ухмыльнулся и пошел в кусты. Винтовку оставил. Сидор тоже. Я знал, что без своего сидора он не уйдет. Если он задумал удариться в бега, то наверняка готовился и заначил продуктов. Симонюк был из окруженцев. Вывел их политрук роты. Семья Симонюка жила под Брянском. Мы еще не знали, что там уже немцы. Но сам он, видать, уже почувствовал. Потом он все же исчез. Отстал, когда бежали по лесу. Я спросил сержантов, где Симонюк, а те только руками развели. Видели его в последний раз, когда он переобувался. Переобувался… Сапоги у него были хорошие, не промокали. Портянки он подвертывал умело, правильно, ног не натирал. С чего бы ему посреди дороги переобуваться? Многие тогда от нас в дороге отставали. Еще во время первого окружения. Отрывались от колонны группами и поодиночке. На войне так: когда дело плохо и командиры сплоховали, солдаты начинают думать, как спастись — каждый на свой манер.

Взвод я поднял на рассвете. Согрели на костерке чаю. Попили болтушки. Поели сала с хлебом. Тогда у нас еда еще была. Не голодали. Погода тоже горя не добавляла, холода не торопились, стояли погожие теплые, почти августовские дни. Правда, ночами уже замолаживало до нуля. Так что ночевать в лесу стало уже неуютно. Тогда, в октябре сорок первого, я еще и не предполагал, что человек может спать в лесу и в поле не только при нуле градусов, но и при минус 20, в снегу, в насквозь промерзшем окопе, и что этим человеком буду я.