Взор синих глаз - [29]

– Я вернулся в дом сразу же, – сказал священник. – Я думал, что вы с мистером Смитом гуляете где-то в саду.

Даже неопытная Эльфрида не могла не подумать о том, что ее отец, должно быть, удивительно слеп, если ему не удалось догадаться, какие будут последствия, если ее и Стефана вот так, без церемоний, оставлять вдвоем; он, должно быть, удивительно беспечен, если видел это и не подумал о том, что за этим последует; удивительно добр, если, как ей казалось, предугадав издалека самое вероятное развитие событий, он и видел все, и думал об этом, и одобрял это. Ее размышления резко оборвались при виде Стефана, который появился на крыльце дома, и его голову и плечи серебрил лунный свет, что начал струиться сквозь просветы между деревьями.

– Твои неприятности имеют какое-то отношение к поцелую на лужайке? – спросила она у него резко, почти страстно.

– К поцелую на лужайке?

– Да! – властно выкрикнула она.

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду, по крайней мере сейчас точно не понимаю. Я совершенно уверен в том, что никого не целовал на лужайке, если это именно то, что ты хочешь знать, Эльфрида.

– Знаешь ли ты что-нибудь об этом спектакле?

– Ничего ровным счетом. Что заставило тебя задавать такие вопросы?

– Не заставляй меня рассказывать, – тут нет ничего важного. И, Стефан, ты еще не говорил с папой по поводу нашего обручения?

– Нет, – отвечал он с сожалением, – я нигде не мог его найти, а потом, когда я как следует задумался о том, что ты говорила о возражениях, отказах, возможно, о горьких упреках, которые положат конец нашему счастью, то я решил отложить этот разговор до завтра; это дает нам еще один день счастья – пусть даже счастья в трепете.

– Да, но мне кажется, было бы неправильным молчать слишком долго, – сказала она нежным голосом, который предполагал, что ее лицо зарделось. – Я хочу, чтобы он знал, что мы любим друг друга, Стефан. Зачем ты принял, как свою собственную, слишком близко к сердцу мою идею об отсрочке?

– Я объяснюсь, но прежде всего я хотел поведать тебе свой секрет – рассказать о нем сейчас же. Осталось еще два-три часа до того, как надо будет идти спать. Давай поднимемся на холм, к церкви.

Дверь церкви оказалась заперта. Они сошли с крыльца и отправились, рука об руку, искать место для спокойной беседы среди могильных камней. Стефан выбрал плоскую могилу, которая казалась более новой и чистой, чем все другие вокруг, и, присев на нее сам, потянул ее к себе за руку.

– Нет, не будем сидеть здесь, – сказала она.

– Почему нет?

– Простая прихоть, но не имеет значения. – И она тоже села.

– Эльфи, будешь ли ты любить меня, несмотря ни на что, кто бы что ни говорил против меня?

– О Стефан, что заставляет тебя повторять это постоянно и с такой печалью? Ты же знаешь, что буду. Разумеется, буду, – сказала она, придвигаясь к нему поближе, – что бы там о тебе ни говорили – а ничего дурного никто придумать не сможет, – я буду льнуть к тебе, как и раньше. Твой жизненный путь станет и моим тоже, и мы будем вместе до самой смерти.

– Думала ли ты когда-нибудь о том, кто мои родители или к какому обществу я могу принадлежать?

– Нет, не особенно. Я заметила один-два пробела в твоих манерах, кои показались мне довольно необычными, ничего больше. Я полагаю, ты принадлежишь к обществу обыкновенных людей, приобретших какую-либо профессию.

– Предположим, что у меня нет… что никто больше из моей семьи не имеет профессии?

– Мне все равно. Меня интересуешь только ты.

– Как ты думаешь, где я ходил в школу… я имею в виду, какого рода это была школа?

– Академия доктора Такого-то, – сказала она легкомысленно.

– Нет. Сперва я ходил в начальную школу, а потом – в народное училище.

– Всего только училище! Ну, что ж, я люблю тебя еще больше, Стефан, милый Стефан, – проворковала она нежно, – я правда тебя люблю. А почему ты рассказываешь мне об этом так многозначительно? Почему мне это должно быть важно?

Он прижал ее к себе и продолжал:

– Как ты думаешь, кто мой отец, чем он зарабатывает на свой хлеб, как говорится?

– У него на руках некая профессия или занятие, я полагаю.

– Нет, он каменщик.

– Вольный каменщик?

– Да нет же, крестьянин и поденщик-каменщик.

Эльфрида сперва ничего не сказала. Спустя некоторое время она прошептала:

– Это мне кажется странным. Но не имеет значения… почему это должно быть важно?

– Как, разве ты не сердишься на меня за то, что я не сказал тебе раньше?

– Нет, вовсе нет. А твоя мать жива?

– Да.

– Она добрая леди?

– Очень, лучшая мать на свете. Все в ее роду были состоятельными йоменами на протяжении столетий, однако она – всего лишь доярка на молочной ферме.

– О Стефан! – вырвалось у нее тихое восклицание.

– Она продолжала работать на молочной ферме еще долго после того, как мой отец женился на ней, – рассказывал Стефан без дальнейших колебаний. – И я очень хорошо помню, как я был еще совсем маленьким, и, когда я приходил на доение, то смотрел, как с молока снимают сливки, спал где-нибудь там, когда сбивали масло, и по-настоящему верил, что помогаю ей. Ах, то были такие счастливые времена!

– Нет, никогда-никогда их нельзя будет назвать счастливыми.