Взор синих глаз - [136]

Эльфрида отвечала только быстрым тяжелым дыханием, говорящим, что она вот-вот расплачется.

– Стало быть, ты выбираешь не что иное, как скрытность? – спросил он повелительно.

– Разумеется, мы клялись, – ответила она.

– Разумеется! Ты относишься к предмету нашей беседы так легкомысленно?

– Это прошлое, и сейчас оно для нас ничего не значит.

– Эльфрида, это такое ничего, которое, хоть и может заставить посмеяться человека беспечного, не может не причинить горе искреннему человеку. Это очень мучительная боль. Расскажи мне все начистоту – все, что было.

– Никогда. О Генри! Как ты можешь ожидать этого, когда столь малые сведения заставляют тебя быть со мной таким жестоким?

– Теперь, Эльфрида, выслушай вот что. Ты знаешь: то, что ты рассказала, всего лишь разом вызывает потрясение в нежных чувствах, только и всего. Мои переживания на этот счет можно было бы назвать – да это она и есть – простой чувствительностью; и я не хочу, чтобы ты думала, что обыкновенная помолвка в прошлом, честная помолвка, внесла бы какую-то действительную перемену в мою любовь или в мое желание сделать тебя своей женой. Но ты выглядишь так, будто тебе есть что рассказать, и в этом-то и кроется все зло. Есть что-то еще?

– Ничего больше, – ответила она измученно.

В течение минуты Найт хранил мрачное молчание.

– Ничего больше, – повторил он наконец. – И я этому должен верить, в самом деле! – Тут его голос перешел в низкий и спокойный тон: – Эльфрида, ты не должна возражать против того, чтобы я говорил вещи, которые прозвучат странно, поскольку я все равно должен их сказать. Слова мои следующие: БЫЛО ли что-то такое, что ты могла бы добавить к истории, что уже включает в себя все подробности, какие разорванная помолвка может в себя включать, что-то необыкновенное, что сделало бы невозможным для меня или для кого-то другого любовь к тебе и брак с тобою?

Беспокойство завело Найта гораздо дальше, чем он позволил бы себе зайти в более спокойную минуту. И даже сейчас, будь у нее больше самоуверенности, он не заговорил бы с нею так безапелляционно, и будь у нее более сильный характер – больше практичности и меньше мечтательности, – она бы извлекла для себя много пользы, зная о том, какое место занимает в его сердце, и с легкостью смягчила бы его. Но доверчивая нежность, которая его завоевала, у таких женщин всегда сопровождается некоторой мягкотелостью: они отдаются на волю волн и плывут по течению, больше доверяя доброте судьбы, надеясь, что все само как-нибудь сладится, чем собственным доводам, что они бы могли привести в споре, если б отстаивали свою точку зрения.

– Что ж, что ж, – пробормотал он цинично. – Я не хочу сказать, что это твоя вина, полагаю, что это мое невезение. Я не имел никакого законного права тебя допрашивать – любой скажет, что это одни лишь предположения. Но когда мы поняли что-то неправильно, мы чувствуем, что ранены объектом нашего непонимания. Ты никогда не говорила, что у тебя не было такого, так почему я должен обвинять тебя? Эльфрида, я прошу у тебя прощения.

– Нет, нет! Уж лучше пусть на меня изливается твой гнев, чем эта холодная оскорбительная вежливость. Брось это, Генри! Почему ты должен этим меня мучить? Так я от тебя отдаляюсь и становлюсь простой знакомой.

– Ты ведешь себя со мной точно так же. Почему бы не откровенность за откровенность?

– Да, но я не задала тебе ни единого вопроса с оглядкой на твое прошлое: я не хотела о нем знать. Все, что меня заботило, было следующее: откуда бы ты ни пришел, что бы ты ни сделал, кого бы ты ни любил, ты стал моим в конце концов. Генри, если бы ты изначально знал, что я была любима, ты бы никогда меня не полюбил?

– Я бы не хотел так сказать. Хотя признаю: мысль, что ты совсем неопытна, наделяла тебя в моих глазах огромной привлекательностью. Но я думаю вот что: если бы я знал, что есть какой-то секрет в твоей прошлой любви, о коем ты отказывалась рассказать, если бы я тебя о том просил, то я бы никогда не полюбил тебя.

Эльфрида горько плакала.

– Неужели я такая… просто безвольная игрушка… что во мне нет никакой прив-прив-лекатель-ности, кроме… кроме свежести? Разве у меня нет мозгов? Ты говорил… что я сообразительна и оригинальна в своих мыслях и… разве это ничего не значит? Разве я не обладаю некоторой красотой? Я думаю, у меня она немного есть… и я знаю, что есть… да, есть! Ты рассыпался в похвалах моему голосу, и моим манерам, и моей образованности. И все-таки все это, вместе взятое, оказывается никуда не годным вздором, потому что я… случайно виделась с мужчиной до тебя!

– Ох, перестань, Эльфрида. «Случайно виделась с мужчиной» звучит очень равнодушно. Ты любила его, вспомни.

– И любила его очень мало!

– И теперь отказываешься ответить на один простой вопрос: чем это все закончилось? Ты по-прежнему отказываешься, Эльфрида?

– Ты не имеешь никакого права так меня допрашивать – ты сам сказал. Это несправедливо. Верь мне так же, как я верю тебе.

– Ты все поняла неверно.

– Я не стану любить тебя, если ты будешь таким жестоким. Это жестоко – так на меня нападать.

– Возможно, это так. Да, это так. Меня слишком захватили мои чувства к тебе. Одному Богу известно, я вовсе не собирался все это устраивать, но я тебя так любил, и вот, плохо обошелся с тобой.