Взломщики - народ без претензий - [13]

— Интересная история. Мораль?

— Никакой морали. Просто увидел трубки и вспомнил старика. Впрочем, не хочу портить тебе аппетит, Роденбарр.

— Уж подпортил.

— Я буду на углу, почищу ботинки. Ты ведь не задержишься?

— Думаю, что нет.

Он ушел. Я съел фаршированные овощи. Десерт я брать не собирался, но потом подумал: «Какого...» — и съел кусок приторной пахлавы с чашечкой густого, как деготь, турецкого кофе. Захотелось еще чашечку, но я побоялся, что не усну года четыре. Такая перспектива меня не устраивала. Я расплатился с турком и пошел на уголок, к будке чистильщика туфель.

Новый знакомец рассказал мне, что требуется, о Дж. Фрэнсисе Флэксфорде, рассказал больше, чем я хотел знать, но не дал ответа ни на один из интересовавших меня вопросов.

Я спросил, как его зовут. Он скользнул взглядом своих карих глаз по моему лбу и изобразил на лице крайнее разочарование.

— Сказать-то я могу, но что тебе это даст? И где гарантия, что это — мое настоящее имя?

— Нет никакой гарантии.

— Вот и я говорю: зачем усложнять. Все, что тебе нужно знать, — это где и когда взять шкатулку. Это мы только что прошли. Остается условиться, где и когда ты отдашь ее мне и получишь четыре куска.

— Считаешь, и это надо предусмотреть? Я-то думал, что буду заниматься своими делами, а в один прекрасный день я сижу в ресторане и вдруг слышу за спиной чье-то дыхание. Или, может, кто-то спустится ко мне в прачечную, где я стираю носки в стиральной машине.

Человек-груша вздохнул:

— Ты придешь в квартиру Флэксфорда в девять — девять тридцать. Смоешься оттуда до одиннадцати, самое позднее — до одиннадцати тридцати. Вытащишь шкатулку из стола — на это много времени не требуется. После этого ты идешь домой, принимаешь сто грамм, споласкиваешься под душем, надеваешь свежее белье и свежую сорочку. — «Убираешь инструмент, а с ним и случайную добычу, какая там попадется», — добавил я про себя. — Чтоб все чин чинарем. Спешить тебе некуда. Потом? Потом топаешь в приличное заведение, недалеко от твоего дома. На углу Бродвея и, кажется, Шестьдесят четвертой есть бар, «Ящик Пандоры» называется. Знаешь такой?

— Видел.

— Тихое место, спокойное. Подваливай туда, ну, скажем, в половине первого, займи кабинку подальше. Официанток там нет, выпивку в баре сами берут.

— Расписываешь так, как будто надо костюм надевать.

— Там тихо, по-домашнему, никто к клиентам не цепляется. Подваливаешь, значит, в половине первого. Может быть, придется подождать полчасика.

— И в час ночи являешься ты?

— Точно. Если что, жди меня до полвторого, потом отваливай вместе со шкатулкой. Но проблем не предвидится.

— Конечно, не предвидится, — согласился я. — А вдруг кто-нибудь захочет отнять у меня шкатулку?

— Господи, ну возьми тачку! Или ты собираешься тащиться пешком? В такой-то час? Постой, постой...

— Я ничего не говорю.

— Ты что, боишься, что пристукну тебя? Зачем мне это, сам посуди?

— Дешевле пристукнуть, чем платить.

— Из-за каких-то вшивых четырех штук? Побойся Бога! Да кто же тогда мне в другой раз поможет? Ну, возьми с собой пушку, если опасаешься! Только смотри, разнервничаешься, прострелишь себе ногу. Что за человек! Нечего тебе волноваться. Даю честное благородное. Ты мне шкатулку, я тебе четыре...

— Косых?

— Ну да, четыре косых.

— Или четыре куска?

— Я и говорю, четыре куска.

— Может, штуки?

— Ты что, издеваешься?

— Сколько у тебя названий для тысячи? Ты как ходячий словарь блатного жаргона.

— Я не так говорю, Роденбарр?

— Да нет, все правильно. Не бери в голову. Я просто завелся. Нервы.

— Это точно, — сказал он задумчиво. — Нервы.

* * *

И вот я сижу на диване у Рода Харта и смотрю на часы. Стрелка приближается к полуночи. Я смылся из квартиры Флэксфорда уже давно, но непохоже, чтобы я был в «Ящике» в половине первого. От тысячи долларов аванса осталось одно воспоминание, а остальные четыре вообще не светят. В час ночи мой безымянный приятель хлебнет своего виски и начнет гадать, почему меня нет.

Поломает-таки он голову...

Глава 5

Не знаю, когда я уснул. Вскоре после полуночи я почувствовал, что смертельно устал, и, кое-как раздевшись, свалился в постель. Я уже засыпал, когда мне вдруг почудилось, что рядом кто-то стоит. Глупости, сказал я себе, но вы знаете, как это помогает. Я с трудом разлепил глаза. Около кровати на низенькой подставке стоял филодендрон. Растение имело такое же право находиться в комнате Рода, как и я, если не большее. Пока я глазел на него, сон пропал, и голова снова пошла кругом от тревожных вопросов.

Протянув руку к кассетнику, я включил радио, переполз на кресло и стал ждать, когда кончится музыка и начнут передавать последние известия. Сами знаете, когда вам хочется послушать музыку, то каждые пятнадцать минут ее прерывают обзоры новостей. И наоборот. Когда человеку позарез нужна помощь полиции, или такси, или информация, ничего этого нет и в помине.

В конце концов радио заговорило. Мне пришлось внимательно выслушать все новости, которые меня совершенно не интересовали, но сладкоголосая дикторша ни полслова не обронила об ограблении и убийстве на Восточной Шестьдесят седьмой улице.

Я переключился на другую станцию, но там, как назло, только что кончили передавать последние известия. Пришлось с полчаса слушать тягомотный народный рок. А когда певец начал рассказывать, как поет его подружка, словно мелом царапает по доске его души (клянусь, не придумываю!), я вспомнил, что голоден. В кухне я пооткрывал все шкафчики и ящички и заглянул в холодильник, но везде было пусто, как в доме старой Матушки Хаббард — помните такой детский стишок? На одной полке я обнаружил полкоробки очищенного риса «Анкл Бен» (очищенного, видно, от буддистской кожуры и превращенного в пресвитерианский продукт), вздувшуюся банку норвежских селедок в горчичном соусе и такое множество баночек и коробочек с травами, специями и соусами, что хватило бы для приправы нескольких дюжин всевозможных блюд (если б таковые имелись). «Сварю-ка риса», — подумал я, но, заглянув в коробку, увидел, что я не первый незваный гость, и оставил «Бена» на съедение тараканам.