Взлетная полоса - [95]

На причале гидродрома четыре здешних самолета уже утюжили воду, разогреваясь, буравили волну поплавками, замедлялись и снова буровили. Щепкин с досадой поморщился — командующий настоял, чтобы все гидросамолеты эскадры поднялись в воздух, встретили его амфибии на подлете и сопроводили торжественным эскортом. И к чему такое, когда еще неизвестно, дотянет ли хотя бы одна машина без аварии? Да нет, он же верит — дотянут, не имеют нрава не дотянуть!

На причале его ждал адъютант командующего Митенька Войтецкий, вручил бланк радиограммы.

— Летят? — боясь взглянуть, отрывисто спросил Щепкин.

— Из Ростова уже вылетели все три ласточки. Может быть, пора поднимать наших? — предложил адъютант.

— Рано еще, — буркнул Щепкин.

* * *

Юлий Викторович Томилин находился в Севастополе уже четвертый день. Конечно, он мог бы сразу же нанести визит командующему, разыскать Щепкина, и, наверное, ему бы по старой памяти не отказали в любопытстве, и он мог бы сейчас тоже быть среди встречающих. Но что-то удерживало его от этого шага, да и понимал он, что у Щепкина множество забот и тревог ныне. Юлий Викторович нет-нет да и прикидывал, как бы он сам вел себя, если бы ему выпало вести перелет звена новых собственных машин. Ясно, что перелету предшествовала большая подготовка: прокладка наиболее удобного маршрута, подготовка основных и аварийных посадочных площадок, завоз горючего и много других разных забот.

Уже в первую ночь по приезде, шагая по гулкому и холодному номеру гостиницы, Томилин вглядывался сквозь черное потное окно в электрические точки корабельных огней, слушал плеск волн у набережной, гудки портовых буксиров, сирену уходящей подлодки — все те слитные гулы и шумы, которые рождает бессонная жизнь гавани и эскадры. И невольно признавался себе, что ждет и жадно ловит ухом только одно — рев авиационного мотора. Его феноменальная память постоянно возвращала прошлое…

В конце концов он с удивлением признался сам себе, что есть вещи, которые сильнее его воли и желаний. Он был уверен, что раз и навсегда отсек себя от авиации, но получалось, что в таком случае он должен был отказаться от каждого дня своей прошлой жизни, от себя самого…

Он то начинал лихорадочно швырять в чемоданчик пожитки, собираясь немедленно покинуть город, то с досадой осматривал мятый пиджак и собирался отдать его в глажку гостиничному служащему — нельзя же быть в таком затрапезном виде в этот особо торжественный момент.

Загнав себя бессонницами, тяжелыми сомнениями, Юлий Викторович в конце концов как-то сник и, хотя еще на рассвете по приготовлениям на кораблях понял, что прилет будет именно сегодня, с трудом и нехотя вытащил себя из гостиничной койки, побрел по бульвару к пристани и там сел на щербатые ступеньки, сгорбившись и кутаясь в пальто. Отсюда он хорошо видел и корабли, и часть гидродрома, и пенистую белую кайму на входе в бухту.

Южное солнце, несмотря на октябрь, начинало пригревать, и это было приятно. Холодный ветер с моря стегал лицо, но стоило лишь отвернуться — его мягко поглаживало солнечным теплом.

Серая чайка висела в воздухе чуть пониже Томилина, он хорошо видел и ее веселый глаз, и то, как она ловко и упруго взмывала на ветру и удерживалась почти на месте. Шелковистые перья ее будто струились под током воздуха, изгиб крыла был изящен и точен, и Томилин невольно подумал, что стоило бы попытаться повторить этот изгиб в самолетном крыле, но тут же рассердился сам на себя и решил об этом забыть.

Над гидродромом взлетела и рассыпалась зеленая ракета, взвыли моторы, и военные гидропланы, взбивая фонтаны пены, шлепая поплавками, пошли один за одним на взлет. Отрывались они уже далеко от гидродрома, с поплавков струилась вода, рассыпалась серебряной пылью.

Поенные летчики выстроили машины в небе ромбом и повели их на север. Гул скоро умолк, Томилин невольно отметил: «Встречать отправились…»

На эскадре как-то притихли, сигнальщики смотрели в небо. И Томилин тоже, прикрыв глаза перчаткой, смотрел. Обозначились три серебряных крестика, очень высоко, там, где небо теряло прозрачность и волоконцами редко тянулись высотные облака. Они шли стремительно и так же стремительно начали снижаться.

Томилин невольно встал, глядя, как навстречу им взлетела ракета, указывая направление посадки. Уже хорошо были видны поблескивающие круги винтов, доносился звенящий гул. Самолеты плотным строем, крыло к крылу, промелькнули к выходу из бухты, развернулись, но почему-то садиться не стали. Чуть крепясь, они образовали широкий круг над мачтами кораблей и пошли кружить над ними. Они кружились до тех пор, пока с севера не показались эскортные самолеты гидродивизиона, и как-то поспешно стали садиться первыми, торопливо отруливал к «бочкам». Томилин понял, в чем дело, и усмехнулся. Старые поплавковые «фоккеры» иноземного устройства безнадежно отстали от этих новых, задиристых пришельцев, самая большая их скорость не могла сравняться даже с самой меньшей новых машин, и пилоты на амфибиях из деликатности ждали хозяев в воздухе и уступали им право посадки первыми.

Юлий Викторович понимал, что на его глазах рождается новое — то, чему принадлежит будущее. «Ну а разно то, что происходит с ним, — не то же самое?» — неожиданно мелькнула мысль. Оп рассердился, встал и побрел прочь, уже не оборачиваясь и не желая видеть, как четко и стремительно садятся новые машины. Рассыпались приветственные ракеты, засверкал трубами и ударил несколько запоздало встречный марш флотского духового оркестра, а от пирса гидродрома отвалил и помчался к самолетам, оседающим на воде, коричневый лакированный катерок командующего, на палубе которого стояли люди — и впереди всех Щепкин…