Только Петя Сметанкин уступил место спортивной Зиночке из дома 32/2, выскочившей на сцену в фиолетовом трико и принявшейся выделывать всякие трюки и тянуть «шпагат», как перед Валькой предстал довольный разведчик Киса.
— Зовут Надькой, — доложил он. — В тридцатом доме живет, квартира пятьдесят два. Недавно переехали. Из этого… как его, города… Ну, Волга в море где впадает…
— Ладно, — поторопил Валька, — дальше? В каком классе?
— Разве не сказал? В восьмом будет учиться.
— В восьмом! — обрадовался Валька. — Ну дела, икс-игрек! Может, как раз в моем классе будет?.. А в какой школе?
— Не знаю. Еще сестренка у нее. В третий класс пойдет…
— Сестренка мне до лампочки.
— Зовут Вика. Сестренку, значит. Маленькая, беленькая такая, с девчонками там сидит…
— Закройся! — оборвал повелитель. — Глянь! Опять она вышла.
— Надя Озерова, — представила ведущая концерта Лена Шумейко из бывшего 7 «А», параллельного с моим недавним 7 «Б». — Надя прочитает стихотворение Иосифа Уткина «Комсомольская песня».
До чего же ясно, будто сейчас, вижу, как Надя стояла на сцене. Стояла и ждала тишины. Наконец откинула со лба русую прядку и сказала:
— Я люблю это стихотворение и волнуюсь, когда его читаю.
Сейчас «Комсомольскую песню» я тоже знаю наизусть, она и мне очень дорога. А тогда, услышанное впервые от Нади, стихотворение ошеломило меня.
Мальчишку шлепнули в Иркутске.
Ему семнадцать лет всего.
Как жемчуга на чистом блюдце
Блестели зубы у него…
Глуховатым, негромким и тревожным голосом Надя читала о том, как враги измывались над ним в тюрьме, пытали, допрашивали и «били мальчика прикладом по знаменитым жемчугам». Последние строки я слушал, кажется, не дыша:
И он погиб, судьбу приемля,
Как подобает молодым:
Лицом вперед,
Обнявши землю,
Которой мы не отдадим!
В ту ночь я видел Надю во сне. Страшно видел. Будто это ее вели на расстрел. Она шла под конвоем, улыбалась и откидывала со лба прядь волос.
Проснулся оттого, что закричал. В окно струился жиденький рассвет. Неслышно приоткрылась дверь, и показалось встревоженное лицо мамы.
— Боря, не заболел? — спросила она. — Ты стонал и кричал.
— Мама, — сказал я радостно. — Это же все во сне! Только во сне. А в жизни наоборот. Так хорошо в жизни!
Разделять в столь ранний час мои несерьезные восторги по поводу радостей жизни мама не стала. Лишь улыбнулась:
— Спи, спи. Еще шести нет.
Спать! Уткнуться в подушку и засопеть носом? И это — когда случилось такое! Когда есть на свете Надя! Она совсем рядом, в какой-нибудь сотне шагов. Да, там, в четвертом подъезде тридцатого дома, на третьем этаже, Надя спит сейчас в своей кровати и, наверное, тоже видит сон. Ранним утром сны приходят так часто. Ей может присниться и страшное, и веселое. Все может увидеть. Только меня не увидит. В памяти ее я не существую. Меня, восьмиклассника Бориса Сомова, пятнадцатый год живущего на свете, ростом сто шестьдесят шесть сантиметров и носящего ботинки тридцать девятого размера, меня для Нади нет. Странно: я есть и меня нет…
Сознавать, это было обидно. Впрочем, чего грустить? Пусть для Нади меня нет. Но это ведь пока. Пока не узнала меня. И я принялся мечтать: разве не может случиться, что попадет она не в 6-ю школу, где Капустин учится, а в нашу, 20-ю? Наша не хуже. Физкультурный зал хороший, сад при школе, оранжерея. Говорили, что в мастерскую будут ставить новые станки. А восьмых классов всего три. И вдруг направят ее в наш 8 «Б»! А чего, у нас тридцать восемь человек по списку, недобор. Вполне могут направить. И наша классная, Лидия Максимовна, когда будет решать про себя, с кем посадить новенькую, посмотрит на мою парту, где я третий год сижу с Лидой Кругловой, и скажет:
— Да вот хотя бы с Сомовым. Занимается хорошо, член учкома, и в обиду тебя не даст. А у Лиды рост поменьше, пересадим ее ближе.
Это уж точно: обидеть Надю я бы никому не позволил. И она, конечно, оценила бы мое отношение. А потом, если бы представился случай, я совершил бы какой-нибудь мирный подвиг. Сейчас ведь не военное время. Например, загорелась бы на пятом этаже квартира, а в ней — малый, ребенок. Мать в магазин ушла, квартира заперта. Я стрелой мчусь на чердак, с крыши спрыгиваю на балкон и выношу ребенка из дыма на воздух, потому что к двери не пробиться — огонь. А что делать дальше? Снова забегаю в горящую комнату, срываю с кровати простыню и в ней спускаю ребенка на нижний этаж. Спаситель! В газете напечатали бы. Как бы на меня смотрела Надя!
Мечты эти были сладостны, хотя и маловероятны. Но и то утро мне хотелось верить в самое невероятное.
Я лежал с открытыми глазами и, счастливый от предчувствия чего-то огромного, что должно случиться со мной и что уже случилось, смотрел на чуть трепетавшие за окном листья березы, еще зеленые, не тронутые позолотой близкой осени. Что-то она принесет, эта осень?.. Принесет. Должна. Вот и Валера скоро из армии вернется. Быстро проскочили два года службы. Я перевел взгляд на книжную полку, откуда из-за стекла Валера и Галя улыбались мне с фотокарточки. В марте за образцовое выполнение учебно-боевой задачи (о сути задачи Валера, служивший в десантных частях, естественно, умалчивал) получил краткосрочный отпуск, приехал домой, тогда и сфотографировался вместе с Галей.
