Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро - [4]
Миссис Гурдин, Мария Гурдин — «Мадда»[5], или «Мад», как называли ее девочки, — проявила поистине имперское хладнокровие своих русских соотечественниц. Как Романовы в Екатеринбурге зашивали украшения в подкладки своих платьев — те драгоценности, что расстрельная команда потом впечатала пулями в их тела, — так и Мад упорно разыгрывала роль мученицы и жертвы собственного богатства, современной русской героини, корчащейся от боли в сиянии бриллиантов. Когда она ноябрьским утром приехала за нами в Гриффит-парк, на ней был ослепительный серый тюрбан и невероятно шаткие босоножки на высоком каблуке с открытым носом. Она была совершенно не похожа на женщину, заботившуюся о нас в Англии. В качестве дани уважения разрушительному действию материнства миссис Гурдин носила вопиюще яркий макияж. Несомненно, она была убеждена, что материнство — это огромная жертва, а макияж подчеркивает ее муки. Мадде было свойственно то, что Китс называл «негативной способностью»: в Англии она производила впечатление лощеной бизнес-леди в белых перчатках, а в Калифорнии разгуливала шаткой походкой по газону, изображая Джоан Кроуфорд после фиаско ее материнской карьеры. Помаду миссис Гурдин и общую разочарованность жизнью можно было учуять за пятьсот ярдов. Вскоре я самым непосредственным образом познакомился с глубиной гнева, крывшегося за ее эффектностью: в день, когда нас выпустили на свободу, она прикатила за нами в арендованном фургоне, распахнула задние двери и, сунув внутрь кипу документов, швырнула нас следом. Ах, какие мы страдалицы, право слово! Запрыгивая в фургон Мадды, я чувствовал себя Томом Джонсом, перескакивающим садовую ограду.
Ухабы. Очень много ухабов. И какой чудесный урок о цене ревностного поклонения ее светлость преподала нам по дороге в долину Сан-Фернандо и городок Шерман-Оукс! Позвольте, я скажу: миссис Гурдин была верховной жрицей жертвенного огня, фанаткой фанатов — типичная мать юной актрисы, вся на взводе и обезумевшая от эмигрантской веры в американскую мечту. О да. Она сидела за рулем в своем ослепительном головном уборе и щедро сыпала из окна русской бранью, продираясь сквозь поток машин на фургоне, полном британских собак. Рядом со мной на сиденье устроился мрачный бультерьер, сосредоточенно пытавшийся составить математическую формулу, которая вопреки всем очевидным признакам позволила бы доказать, что миссис Гурдин вполне довольна жизнью.
— Если прибавить к небольшой порции таланта изрядную степень отчаяния, — сказал он, — а затем помножить это на жажду мести и разделить на стандартное тщеславие, можно заключить, что Мадда вполне счастлива.
Мы проехали мимо Греческого театра в конце Вермонт-каньон-роуд. Миссис Гурдин яростно крутила руль, одновременно пытаясь успокоить лающих собак.
— Я бы сказал, что мамочкиного гнева хватит на половину города, — заметил пшеничный терьер, глядя на пролетающие мимо пальмы бульвара Лос-Фелис. — Ты глянь на ее физиономию, такой впору чертей пугать. Кроме шуток, от одного ее вида кипяток стынет. А ногти? Видал, каким жирным слоем намазала? Эх!
— Ух ты! — воскликнул самец овчарки. — Как приятно очутиться на свободе!
— А тюремщик у нас был неплохой, — задумчиво протянул пшеничный терьер.
— Согласен, — кивнул я.
— Ну-ну, полегче! — возразил самец овчарки. — Он все-таки был ужасно странный.
— Мне кажется, он параноик, — вмешалась лабрадорша с глазами жительницы северного Лондона. Складывалось впечатление, что ее взяли из дома психотерапевта, который лечил богатых дам, мечтающих зверски расправиться со своей горничной. — В его болтовне сквозила сексуальная озабоченность, не находите?
— Как вы это определили? — спросил стаффордширский терьер.
— Объясняю. Он будто бы умолял нас его отвергнуть, — ответила лабрадорша. — Возможно, что его глубокое стремление завоевать наш интерес было связано с затаенной ненавистью к самому себе.
— У-у, да бросьте, — сказал пшеничный терьер.
— В некоторых людях живет глубоко затаенный страх, — сказала лабрадорша. — Боязнь, что животным на самом деле известно больше, чем им. От этого они чувствуют себя неполноценными.
— Да ладно вам, — тявкнул я.
— Чушь и бред! — заявил овчар.
— Напрасно вы все отрицаете, — сказала лабрадорша. — Людей часто волнует, что так называемое царство животных наблюдает за ними, обсуждает их и…
— Осуждает? — предположил я.
— По-вашему, это невозможно? — Лабрадорша потрогала лапой окно и улеглась на своем сиденье. Мы ехали по Франклин-авеню: на улице все разгуливали в солнечных очках.
— Если взять общее количество паранойи у одного человека, — сказал стаффордшир, — разделить его на природное чувство собственного превосходства, вычесть переменную долю унижения и прибавить постоянную степень инстинкта самосохранения, легко доказать, что люди никогда по-настоящему не верят той правде, которую подсказывает им воображение. Правдой их не пронять и не уничтожить.
— Гав! — крикнул цверкшнауцер, восторженно изображавший дурачка на заднем сиденье фургона. — То есть в самую точку! — Первые месяцы своей жизни шнауцер провел в привратницкой одного из колледжей Кембриджа.
Книга первая. Посвящается Александру Ставашу с моей горячей благодарностью Роман «Дискотека» это не просто повествование о девичьих влюбленностях, танцульках, отношениях с ровесниками и поколением родителей. Это попытка увидеть и рассказать о ключевом для становления человека моменте, который пришелся на интересное время: самый конец эпохи застоя, когда в глухой и слепой для осмысливания стране появилась вдруг форточка, и она была открыта. Дискотека того доперестроечного времени, когда все только начиналось, когда диджеи крутили зарубежную музыку, какую умудрялись достать, от социальной политической до развеселых ритмов диско-данса.
Книга представляет собой оригинальную и яркую художественную интерпретацию картины мира душевно больных людей – описание безумия «изнутри». Искренне поверив в собственное сумасшествие и провозгласив Королеву психиатрии (шизофрению) своей музой, Аква Тофана тщательно воспроизводит атмосферу помешательства, имитирует и обыгрывает особенности мышления, речи и восприятия при различных психических нарушениях. Описывает и анализирует спектр внутренних, межличностных, социальных и культурно-философских проблем и вопросов, с которыми ей пришлось столкнуться: стигматизацию и самостигматизацию, ценность творчества психически больных, взаимоотношения между врачом и пациентом и многие другие.
"Веру в Бога на поток!" - вот призыв нового реалити-шоу, участником которого становится старец Лазарь. Что он получит в конце этого проекта?
В романе повествуется о судьбах двух еврейских семей в смутное время, когда Европу сотрясали войны и революции, накануне и после Первой мировой войны. Тем не менее это совсем не трагическое повествование. Скорее, напротив: роман А. Камински — это увлекательный, захватывающий рассказ, полный светлого тонкого юмора и клокочущего задора. Это пестрая комедия, своего рода мировой театр в миниатюре. Эта семейная сага являет собой единственный в своем роде образец искусства еврейского повествования, в которой тонко и умно, с огромным тактом подчеркивается важная мысль: без юмора мы обречены, а с юмором — переживем любые невзгоды.
«Представьте себе, что Вселенную можно разрушить всего одной пулей, если выстрелить в нужное место. «Шаманский космос» — книга маленькая, обольстительная и беспощадная, как злобный карлик в сияющем красном пальтишке. Айлетт пишет прозу, которая соответствует наркотикам класса А и безжалостно сжимает две тысячи лет дуалистического мышления во флюоресцирующий коктейль циничной авантюры. В «Шаманском космосе» все объясняется: зачем мы здесь, для чего это все, и почему нам следует это прикончить как можно скорее.
