Взгляды - [168]

И мне думается, что если бы в это время журнал «Новый мир» напечатал его произведения «Раковый корпус», «В круге первом» и другие, даже с некоторыми цензурными искажениями, Солженицын мог бы стать одним из попутчиков советского общества. Наверное, ведь в молодости, до войны, он разделял общее отношение советских людей к Ленину, как пишет он сам. Но для этого надо было бы, чтобы «оттепель» перешла в весну, в лето, чтобы жизнь доказала правоту революции. Может быть, Солженицын не стал бы коммунистическим писателем, но в нем не укрепилась бы та во многом слепая ненависть, которая так овладевает им в его самой политически острой книге «Архипелаг Гулаг».

35. Взгляды Солженицына на насилие

В своей «Нобелевской лекции по литературе» в 1970 году, адресованной Нобелевскому комитету, А. И. Солженицын писал:

«Оказался наш ХХ-ый век жестче предыдущих, и первой его половиной не кончилось все страшное в нем. Те же старые пещерные чувства — жадность, зависть, необузданность, взаимное недоброжелательство, по ходу принимая приличные псевдонимы вроде классовой, расовой, массовой, профсоюзной борьбы, рвут и разрывают наш мир. Пещерное неприятие компромиссов введено в теоретический принцип и считается добродетелью ортодоксальности. Оно требует миллионных жертв в нескончаемых гражданских войнах, оно натуживает в душу нам, что нет общечеловеческих устойчивых понятий добра и справедливости, что все они текучи, меняются, а значит, все всегда должны поступать, как выгодно твоей партии… Все меньше стесняясь рамками многовековой законности, нагло и победно шагает по всему миру насилие».

В другом месте Солженицын пишет, что

«Маркс и Энгельс в своей переписке неоднократно говорили, что после прихода к власти, несомненно, нужен террор».

Этим самым А. И. Солженицын подчеркивает, что насилие, совершаемое коммунистами в СССР и в других странах, где они стоят у власти, явление не случайное, а вытекает из марксова учения. Так ли это? Марксизм рассматривает вопрос о насилии как явление социально-историческое. Так, например, отвечая на вопрос русского народовольца Николая О-на, Ф. Энгельс писал:

«История, пожалуй, самая жестокая из всех богинь, влекущая свою триумфальную колесницу через горы трупов, не только во время войны, но и в период «мирного» экономического развития. А мы, люди, к несчастью, так глупы, что никак не можем найти в себе мужество осуществить действительный прогресс, если нас к этому не принудят страдания, которые представляются почти непомерными». (Маркс и Энгельс, ПСС, том 39, стр. 35).

Маркс и Энгельс не были трубадурами насилия, как такового. Они не восхищались насилием, как это пытался представить А. И. Солженицын, а наоборот, высказывали сожаление, что люди не могут обойтись без него. Неправильно также второе утверждение Солженицына, что всякая революция аморальна, так как весь прогресс и преобразование человеческого общества происходили революционным путем.

«Насилие, — писал Ф. Энгельс, — играло также и некоторую другую роль (кроме свершителя зла), именно революционную роль, где оно, по словам Маркса, является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым… Насилие является тем орудием, которым общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие и омертвевшие политические формы». (там же, том 20, стр. 189).

Так было и в России, где самодержавие с его чиновничьим, бюрократическим аппаратом управления было такой омертвевшей политической формой, и потому оно было сметено февральской революцией с такой легкостью.

Что это было именно так, а не иначе, свидетельствуют многие современники разных политических направлений: Н. Бердяев, Базаров, Зензинов, Суханов и многие другие, в том числе Г. Уэллс.

«Нельзя даже сказать, — писал Бердяев в «Русской мысли», — что февральская революция свергла монархию в России. Монархия в России сама пала, ее никто не защищал, она не имела сторонников».

«Ни одна организация не может приписать себе чести руководства первыми днями революции». (В. Базаров «Первые шаги русской революции»).

«Революция, — писал один из руководителей правых эсеров Зензинов, ударила как гром с неба и застала врасплох не только правительство, думу и существовавшие общественные организации… Она явилась неожиданностью для нас, революционеров». («Дело народа», 15-III-1917 г.)

«Основная катастрофа, — писал английский писатель Г. Уэллс, в книге, посвященной революции 1917 года, — произошла в 1917 году, когда чудовищно бездарный царизм стал окончательно невыносимым. Он разорил страну, потерял контроль над армией и доверие всего населения. Его полицейский строй выродился в режим насилия и разбоя. Падение царизма было неизбежно». (Г. Уэллс, «Россия во мгле», Госиздат, Москва, 1958 г., стр. 35).

Сам народ совершил революцию.

Отношение Ленина к роли насилия в русской революции лучше всего сформулировано им в его речи, посвященной памяти Я. М. Свердлова:

«Без революционного насилия «пролетариат не смог бы победить. Но также не может быть сомнения в том, что революционное насилие представляло из себя необходимый и законный прием революции лишь при наличии определенных и особых условий, тогда как гораздо более глубоким постоянным свойством этой революции и условием ее победы являлись и остаются организация пролетарских масс, организация трудящихся». (том 38, стр. 74).