Взаперти - [40]

– Хватит! – крикнул ты.

Ты запрыгнул на ее горб, всем своим весом придавливая животное к земле. И цеплялся за него, пока задние ноги тоже не подогнулись и ты не убедился, что ей уже не встать. Тогда ты стянул веревку вокруг коленей верблюдицы так туго, что распрямить ноги она бы не смогла.

– Это жестоко, – сказала я.

– Хочешь кровоизлияние в мозг от удара копытом в голову? – Ты почесал кожу над коленом верблюдицы. – Есть и гораздо более жестокие способы умереть, можешь мне поверить.

Я поверила. Ты наверняка знал более жестокие способы для чего угодно. Стоны верблюдицы становились всё громче и отчаяннее. Казалось, такие гулкие звуки не может издавать она одна – ей вторит вся пустыня. Я задумалась, слышит ли ее кто-нибудь еще. Остальные верблюды вновь превратились в едва различимые точки на горизонте. А она по-прежнему всем телом рвалась за ними.

– Если думаешь, что сможешь убежать, – напрасно, детка, – пробормотал ты.

Верблюдица была стреножена и привязана к машине. Вряд ли она смогла бы убежать. А жаль. Хорошо бы она разорвала путы и галопом умчалась вслед за остальными, громко окликая их на бегу.

– Ты бы взяла меня с собой? – прошептала я, склонившись над ее теплым, высоко вздымавшимся от дыхания боком.

Я обошла вокруг верблюдицы, чтобы заглянуть ей в глаза. Они были прекрасны, несмотря на испуг: темные, карие, с мягкими ресницами. Наконец она взглянула на меня.

– Ты теперь тоже попалась, – сказала я ей. – Не трудись строить планы побега. Он тебя догонит.

Она опустила голову. Но не сводила глаз с меня, наблюдала. Как будто всё поняла. Я кивнула и шепнула ей:

– Ты и я. Ты и я, детка.

В эту минуту затишья к ней подошел ты. Протянул руку, чтобы схватить ее за голову. В другой руке ты держал что-то вроде уздечки. Едва заметив тебя, верблюдица отдернула голову от тебя. И заревела. Это был чудовищный, гортанный звук. Ты положил ладонь ей на шею, заставляя наклонить голову.

– Ну-ну, детка, – бормотал ты. – Ну, красотка, не надо так.

Это вызвало у верблюдицы приступ паники. Она ревела, бешено мотала головой. Но ты упрямо наклонял ее к себе, твоя сила превосходила верблюжью. Она коротко взглянула на меня из-под длинных прелестных ресниц. А потом, повернувшись, плюнула тебе на голову.

* * *

Нет в мире другой такой гадости, как верблюжья блевотина. Это зеленовато-бурое комковатое месиво воняет собачьим дерьмом, стоками и мочой – всем вперемешку. Гадости хуже этой мне не случалось нюхать за всю жизнь. Она хуже, чем пердит папа. Хуже детского поноса. Хуже чего угодно. И эта дрянь облепила тебе всю голову. У меня на виду ты сплюнул то, что попало в рот. Обтер щеку тыльной стороной ладони. Пальцами обобрал с глаз всё, что смог. Потом наклонился, и тебя тоже вывернуло.

Если я и отстала от тебя, то ненамного. Как только до меня долетела вонь твоей рвоты, я тут же избавилась от содержимого желудка. С этим я ничего не могу поделать: когда кто-то блюет, меня тоже начинает рвать. Пришлось сесть на песок и уткнуть голову между коленями, настолько мне было плохо. И от звуков, которые ты издавал, пока тебя рвало, становилось только хуже. Меня выворачивало невыносимо долго, даже дольше, чем тебя. Где-то в разгар этого представления верблюдица перестала стонать. Наверное, потому, что осталась довольна собой и насмехалась над нами. И я ее не виню. А может, как раз в этот момент она лишилась последней надежды, поняла, что навсегда рассталась с остальными и что стонать уже нет смысла.

Я откатилась в сторону и прислонилась к дереву. Рвотой пахло повсюду. На вонь слетались мухи, они неутомимо жужжали, садились на блевотину, потом лезли мне в лицо. От жары кружилась голова. Я смотрела на песок, простиравшийся на мили вокруг, и не могла сосредоточиться.

Обратный путь стал худшим в моей жизни. Даже хуже, чем когда меня притащили сюда в багажнике, тем более что этого я не помнила. Несмотря на то что все окна остались открытыми, машина провоняла насквозь, вонью несло из каждого угла. Подсыхая на нас, рвота смердела еще сильнее. Как заношенные носки в протухшем молоке. Вдобавок за время твоей бешеной погони остатки фруктов от пикника размазались по всему заднему сиденью и тоже попахивали. Мы ехали, высунувшись в окна.

Верблюдица, теперь уже покладистая, рысила за нами. Как будто сведя с нами счеты и воспряла духом. Меня вырвало еще несколько раз в окно – тонкими белыми струйками желчи.

* * *

На следующий день ты обучал верблюдицу в загоне из столбов и веревок, который, должно быть, соорудил накануне ночью. Загон соединялся с другим, более просторным, который получился, когда ты обнес сетчатой оградой Отдельности.

Я вышла посмотреть. Ты уже надел на голову верблюдицы узду, привязал к ней веревку, и теперь она следовала за тобой. Она как будто успокоилась, почти смирилась. Перестала стонать. Ты говорил с ней тихо и ласково, но ни единого слова мне не удавалось ни расслышать, ни понять. А ей, похоже, нравилось.

– Как хочешь назвать ее? – спросил ты, заметив меня.

– Добыча, – ответила я. Первое, что пришло в голову.

– Так себе имя.

– Но она ведь правда твоя добыча, так? – Мне было стыдно за соучастие в этом преступлении.