Вызывной канал - [28]

Экспериментатор же все никак не мог наиграться в рыбака. Установил перед эхолотом кресло, чтобы лично контролировать поведение дурной рыбы, не желающей заходить в его облегченный трал. Хорошо хоть о работе дуплетом перестал рассусоливать. Дуплиться нечем стало. Еще пару опытов — и план на Айболитову удочку вылавливать придется.

С Акопяном как было, трал поутру, трал вечерком — и лежи в дрейфе, обрабатывай улов. В каждом трале — тонн по двадцать минимум. Но это ж в зону, за забор, лазить надо. Поймаешься — в лучшем случае диплом свой капитанский на стол на три года положишь. В худшем… Ну, это уж как у патрульного катера прицел будет выставлен. Но до забора, на свалах, и без экспериментов не шибко нарыбачишь. Четыре трала за восемь часов, и все — пустышки. Тут не только на патрульный катер, на линкор лоб в лоб полезешь.

Хотя, какие к черту патрули в их районе. Это ж не Западная Сахара, где и марокканцы, и мавры обстреливают без китайских церемоний. Главное — всеми циркулярами и приказами по министерству в экономзону лазить запрещено. Это для недомерка куда весомей крупнокалиберных пулеметов было. Или они там, на базах, и впрямь считают, что вся рыба за двухсотмильными зонами специально для русских рыбаков косяком ходит?

Наверное, природа тоже экспериментировала, путем многочисленных мутаций и селекции позволяя подобным экземплярам вскарабкаться на капитанский мостик по черепам погоревших товарищей.

Что, мол, из этого получится?

А ежели еще усложнить эксперимент? Поставить одного-единственного мутанта во главе нормальных в общем-то, проверенных мужиков и отправить в океан на полгода? Озвереют ли психически устойчивые мужики? А если их еще и не кормить? И собирать объяснительные по поводу ношения тапочек без задников и сгоревших электрочайников? Будут ли отмечены случаи каннибализма в этом замкнутом коллективе? Не удастся ли вывести из самого сильного тральца крысиного волка, чтобы запускать в дальнейшем на пароходы и уберечь атлантическую сардину и аденский каракат от хищнического лова флотом МРХ СССР? Раз уж внешние раздражители вроде крупнокалиберных пулеметов марокканских патрулей на идиотов этих не действуют, приходится старушке-природе экспериментировать на уровне генной инженерии.

К объяснительным у орла-мужчины наблюдалась действительно патологическая любовь. Сказывалась длительная работа старпомом на плавбазе. Все, написанное моряками в этом жанре, он любовно подшивал в папочку, в которой хранились рапорта с пароходов, давно отбуксированных за ноздрю в Грецию на гвозди, и уже трижды поменявших после этого хозяина, флаг и порт регистрации.

По вечерам орел-мужчина, должно быть, открывал сейф и перечитывал особо дорогие его сердцу закладные о курении в неположенных местах, аморальном поведении рыбообработчиц, затащивших в каюту и насильно продержавших в оной почти сутки случайно забредшего на их палубу системного механика, и случаях распития спиртных напитков в мукомолке.

Да, средний траулер с его тридцатью моряками был маловат для этого гения администрирования, чаще прикладывавшего руку к скоросшивателю, чем к машинному телеграфу. Мукомолки для распития спиртных напитков — и то на такой лушпайке не было предусмотрено. Если уж механики гнали у себя в машине банановку по случаю дня бульдозериста, духан стоял до капитанского мостика.

— Да, г'аспустил вас Акопян, — все чаще вздыхал орел-мужчина, как-то забывая, что Фокусник главным образом ловил рыбу. И дурная рыба косяком валила в его тралы, не взирая на низкий уровень политинформаций и ношение тапочек без задников вне траловой палубы.

***

Он уже не видел ни зарева на горизонте, ни огней парохода. Ночь поглотила все огни, кроме звезд и светляков на волнах.

Он был один в этой ночи.

Один, посреди соленого, как крокодилья слеза, теплого, как приветствие гладиатора цезарю, и темного, как река Стикс, океана.

От сознания этого безбрежного одиночества первобытный ужас подымался из недр больного желудка, выпячивал из орбит выжженные солью глаза, бился под черепом, вздыбливал волосы и сводил судорогой ноги.

Он уже сбросил с себя всю одежду, даже резинку от трусов, бултыхался, бился в волнах этого ужаса, и все равно шел ко дну. И все это — молча.

В Бога он все еще не верил. А кроме как к Всевышнему, вопить было не к кому.

***

В конце концов это даже было каким-то развлечением.

Жизнь на промысле однообразна до безобразия.

Постановка трала, выборка, рыбцех.

Завтрак, обед, вечерний чай, ужин.

Вахта Второго завтракает в четыре утра. Ночная, с нулей, смена рыбообработчиков чаевничает в полночь.

Забивка, морозка, выбивка. Глядишь — уже пора замывать рыбцех перед сдачей вахты. И — в люлю.

Через восемь часов — все по новой.

С недомерком, конечно, при четырех-то тралениях за вахту, приходилось тральцам Жаботинскими попыхтеть. Тот, говорят, за свою спортивную жизнь восемь тонн железа поднял. Но тралец — такая скотина, что и к этому привыкнет, не первый год железки по промпалубе таскает.

День за днем — одно и то же. И за бортом — только волны.

Единственное развлечение: "Что там на обед сегодня?"

Скучно, право, крыша с тоски ехать начинает.