Выжженная Земля 1943-1944 - [175]

Поднимался призрак Сталинграда. Там сходные сомнения привели к фатальной задержке прорыва и в конце концов к катастрофе. К тому же Ставка фюрера до сих пор не дала разрешения на прорыв. В любой момент — как в случае со Сталинградом — она могла наложить вето.

И тогда Манштейн, ответственный командующий, решил разрубить гордиев узел. Отбросив в сторону все обстоятельства, соображения и вопросы ответственности, он

16 февраля радировал генералу Штеммерману следующий лаконичный, но четкий приказ: «Пароль — «свобода», цель — Лысянка, 23 часа».

Рация 42-го корпуса получила радиограмму, через несколько минут она легла на рабочий стол полковника Франца, начальника штаба группы Штеммермана. Он вздохнул с облегчением — ясный приказ действовать. Сталинграда не будет. Планы прорыва, уже несколько дней лежавшие в ящиках штабных офицеров, начали лихорадочно претворяться в жизнь.

Командный пункт ответственного за прорыв 42-го корпуса располагался в крестьянской хате в северо-западной части Шендеровки. В мешке остались только три другие деревни — так сильно он сократился. Из них Новую Буду, до тех пор обороняемую доблестными валлонами, скоро оставили, а в Хильки и Комаровке продолжали отражать настойчивые советские атаки. Хаты Шендеровки были переполнены ранеными. С 10 февраля из-за грязи стало невозможно пользоваться аэродромом в Корсуни, и раненых здесь уже было четыре тысячи. Четыре тысячи горьких трагедий. Между ними втискивались командные пункты батальонов, полков и дивизий. На деревенских улицах, в огородах и вокруг домов стояли орудия, ожидающие ремонта танки, полевые кухни, грузовики, сани. И везде жгли небольшие костры — в соответствии с приказом войска сжигали все документы, боевые журналы и все дорогие сердцу личные вещи, такие, как письма, записные книжки, сувениры. Ничего нельзя было оставить, кроме того немного, что нужно человеку для рукопашной и что он может унести на собственной спине. Ничего полезного не должно было попасть в руки противника. Эвакуировать требовалось только оружие, боевые машины и полевые кухни. Девушек, работавших в частях связи, распределили по разным подразделениям, а их охрану возложили на опытных командиров. Каждый знал, что их ждет, если они попадут к Советам. Но, несмотря на всю заботу, почти все они погибли.

Майор Хермани, начальник оперативного отдела 42-го корпуса, собрал командиров всех частей, чтобы представить им план прорыва. Секретов больше не было. Каждый человек должен был точно знать, что предстоит и что ему нужно делать, когда будет некого спрашивать.

Карта обстановки висела на стене. Свет свечи мерцал по красным и синим стрелкам на карте. «Вот линия Хильки — Комаровка. Мы выступаем тремя таранными клиньями. Глубоко эшелонированными. Без артиллерийской подготовки. Первый этап должен быть максимально бесшумным. Противника нужно вытеснить штыками. Одним быстрым движением прорываемся в район Журжинцы и к высоте 239. Там нас встретит 3-й танковый корпус».

Хермани легко провел рукой по карте. Его оптимизм нуждался в обосновании. Поэтому он обосновал его. Несколько карандашных линий прояснили ситуацию: корпус «Б» справа, 72-я пехотная дивизия в центре, моторизованная дивизия СС «Викинг» слева. Примерно 40 000 человек. Командует генерал Либ. Штеммерман остается с арьергардом: баварской 57-й пехотной дивизией генерала Тровитца и баварско-судетской 88-й пехотной дивизией генерала графа Риттберга. Части 389-й пехотной дивизии, кроме дивизиона истребителей танков, а также остатки 167 и 168-й пехотных дивизий были приданы 57-й пехотной дивизии, таким образом, генерал Тровитц имеет еще 3500 человек. Дивизия графа Риттберга несколько слабее. Прикрытие тыла, получается, обеспечивают 6500 человек. Нетранспортабельных раненых придется оставить с медицинским персоналом для передачи противнику. Это был самый болезненный аспект плана. Не все его выполнили.

Затем пришла пора самой сложной части инструктажа — офицеры должны убедить своих солдат написать письма домой и на всякий случай обменяться ими, чтобы быть уверенными, что семья получит последнее «прости».

Начальник оперативного отдела добавил несколько важных слов по поводу товарищества, которое в последующие часы подвергнется самому серьезному испытанию. Товарищество — затертое слово, но скоро станет ясно, что стоит за ним для каждого отдельного человека.

У начальника оперативного отдела читаем: «Четверг, 16 февраля, 22 часа. Мы сидим в нашем командном пункте, молчим. Больше не надо отдавать приказы, не надо писать директивы — впервые за двадцать дней, с тех пор как нас окружили. Каждый думает о доме. Последнее письмо с “гражданки” сожжено, как и все те вещицы, к которым так привязался за четыре года войны — фотографии жен и детей, “Фауст” Гете или “Женщины в мировой истории” Юджина Рота».

В тот момент, когда уже было совершенно очевидно, что на высоте 239 Штеммермана встретят не немецкие патрули, а советские танки, 3-й танковый корпус решил сообщить ему полную правду о плацдарме в Лысянке. Полковник Мерк, начальник штаба группы Брайта, который вернулся из советского плена только в 1955 году, рассказал автору этой книги, что в ночь с 16 на 17 февраля делались попытки связаться со Штеммерманом, однако его рация уже не отвечала. Когда в эфир запускали это важное сообщение, в кольце уже начали действовать на прорыв.