Выжившая - [81]

– И не думала об этом так… – растерянно бормочет Шерил, не закончив мысль.

– Врешь, думала, – спокойно возражаю я. – Ты и сейчас так думаешь. Но не чувствуешь себя виноватой. Руби – твой монстр. Единственный. Другого ты не помнишь. Семья была разрушена до того, как Балтиморский маньяк добрался до вас с Руби.

– Это правда, – сдавленно признается Шерил, крепче сжимаясь вокруг моего тела. – Родители постоянно ругались. Сначала с ней, потом друг с другом. В семнадцать Руби загремела в психушку. Передозировка и попытка суицида. Находясь под кайфом, она порезала себе вены, но Руби не собиралась умирать, сама вызвала врачей, когда начала отключаться. Никто не мог понять, чего ей не хватало. Но что бы Руби не вытворяла, родители продолжали слепо видеть в ней ту очаровательную невинную девочку, которой их дочь была в детстве – невероятно талантливой, энергичной и умной. В ней было столько силы, очарования, уверенности, смелости… и отчаянного стремления к саморазрушению. Мы все помнили лучистую, светлую Руби и боготворили ее, – Шерил подавленно замолкает, невысказанные страдание и горечь витают между нами, сияют алыми искрами. Боль всегда светится красным. Как и любовь. И только смерть остается такой, какой является на самом деле – черной.

– Выходит, ты любила сестру?

– Любовь бывает такая разная, Дилан, – вздохнув, глубокомысленно произносит Шерри. – Иногда она настолько больна, что ты видишь только один способ излечиться и обрести покой – избавиться от нее.

– Думаешь, Руби любила тебя?

– Она умела любить только себя. К сожалению, мы слишком поздно это поняли.

– Люди, самозабвенно и эгоистично любящие себя, не причиняют вред своему телу, – позволяю себе осторожно усомниться в категоричной уверенности слов Шерил.

– Может быть, – она не настаивает, сдаваясь слишком быстро. – Я не знаю. В любом случае итог был предрешен.

– Кто так решил? Она или это твои личные выводы?

– Это решил ее последний психиатр, – с нажимом бросает Шерил. Злость покрывает нагое тело мерцающими обсидиановыми узорами. – Твой отец. И нет, Дилан, я не виню себя за то, что ненавидела ту Руби, которой она стала. Я и сейчас ее ненавижу. Ненавижу за то, что моя мать ослепла от горя. Я ненавижу ее за то, что отец бросил нас, вычеркнув из своей жизни. Я ненавижу Руби за то, что я оказалась там… За то, что мы сгорели… все. По ее вине! – выдохшись, она замолкает, глядя на меня искрящимися глазами. Глухая ярость, бесполезная злость, тлеющая ненависть. Ее личный колодец, наполненный ядом и гремучими змеями. Она вскрыла его, позволив взглянуть, и там, в черной зеркальной клоаке, я увидел отражение своего лица. Я неторопливо просеваю сквозь пальцы фосфорно-белые волосы, обвожу пальцами высокие красивые скулы, и она затихает, дыхание выравнивается, ресницы дрожат и обессиленно закрываются.

– Шерри, ты помнишь, куда вы с Руби ехали в тот день? – негромко спрашиваю я.

– Да, – она поспешно кивает, не открывая глаза. – К ее очередному бойфренду. У Руби тогда наступила стадия затяжного просветления. Она завязала с «торчками» и наркоторговцами, переключилась на обеспеченных парней, спонсирующих затраты на поддержание «рабочей» формы. Последний любовник Руби был особенно щедрым, купил ей машину, завалил подарками, цветами.

– Полиции удалось выяснить, кто это был?

– Не знаю, Дилан, – пожав плечами, отвечает Шерил. – Я не лезла в расследование. Какое этот парень имел значение? Он ни при чем, Руби так до него и не доехала. Убийца известен и давно мертв. Кстати, Оливер уверен, что ты убил Уолтера, после сжег дом, чтобы скрыть улики. А ты, по всей видимости, считаешь, что убила я, перед тем как укокошила сестренку, а после мы вместе сожгли дом, чтобы скрыть улики, – Шерри смеется, положив ладонь на мой пресс. – У вас безумная фантазия. Жаль применяете ее не там, где нужно, – резко смещает руку ниже, нырнув под одеяло. Милая, тебе повезло, что до сих пор ты не участвовала в наших фантазиях.

– Шерри, ты помнишь, какие цветы любила Руби? – спрашиваю абсолютно нейтральным тоном.

Она застывает и, вскинув голову, впивается в меня почерневшим взглядом. Зрачки становятся шире по мере того, как до нее доходит смысл заданного вопроса, и того, что скрывается между слов. Я невозмутимо дотрагиваюсь до ее щеки, получая эстетический кайф от того, как идеальная без изъянов кожа меняет десятки оттенков в секунду.

– Розовые гортензии. Сорт – «ваниль фрайс», – срывающимся шепотом отвечает Шерри. Отстранившись, она встает на колени, но я удерживаю ее ладонью за затылок.

– Мы часто становимся похожими на тех, кого ненавидим или боимся. Страх – это сила и власть. Никто не тратит свою ненависть на неудачников. Нашей ненависти достойны только матерые хищники – те, кто разрушают нас, моя приторно-сладкая девочка, – негромко проговариваю я, с легким любопытством наблюдая за нарастающим ужасом в мерцающих зрачках.

– Ты был там… Это ты, – хрипит Шерил, отталкивается от меня руками и отползает на край кровати.

– Вот теперь я хочу получить то, что ты предлагала в самом начале нашей беседы, – откидывая в сторону одеяло, я делаю стремительный выпад в сторону до одури напуганной гостьи, и прежде чем Шерил успевает среагировать, хватаю за тонкое запястье и резко дергаю на себя. – Ты же не передумала, Шерри? – разворачиваю и бросаю животом на матрас. Она кричит и бьется, с одержимым остервенением силясь вырваться из моих хладнокровно-целенаправленных рук, сверкая еще ярче, чем когда говорила правду. Звуконепроницаемые молчаливые стены множат и сохраняют отчаянный женский визг внутри, не выпуская наружу ни звука, ни вздоха…