Выживальцы - [13]

— Ясно, сказал Ван.

— Ну так как? — спросил Веррер.

— Слушай, — сказал Ван, — ты же во мне не невропатолога ценишь? Знаешь, да?

— Знаю, — сказал Веррер, сразу очень серьезно. — Мальчишку тут привезли со сломанной ногой, я его помнил, его уже привозили к нам раз, у него был спастический паралич, ты не поверишь, но я его узнал, мать мне все рассказала, слезами обливалась и молитвы за тебя возносила.

— Ясно, сказал Ван.

— Не знаю я, что ты делаешь, сказал Веррер, — не верю я, что у тебя лаборатория на дому, и в лекарства, которые такие вещи за 20 минут лечат, не верю.

— Правильно делаешь, — сказал Ван.

— Знаю, что правильно, — отмахнулся Веррер, — ты мне скажи: пойдешь ко мне?

— Нет, Паул, не пойду, — сказал Ван как-то даже весело.

— Почему? — спросил Веррер. Он явно ничего другого не ждал.

— А не люблю я, Паул, правительственные проекты во время войны, — так же весело ответил Ван. — Я, Паул, тоже не знаю, что ты делаешь, но делать то же самое не хочу и не буду.

— Подумай, — сказал Веррер.

— Я подумал, — улыбчиво ответил Ван.

— Жаль, — сказал Веррер, — я тебя заставлю.

— Хорошо запел, Паул, — сказал Ван.

— Выбора нет, — сказал Веррер, — ты мне нужен. Сам прибежишь. А сейчас иди.

— Прощай, Паул, — сказал Ван.

— До свиданья, Ван, — сказал Веррер, и Вана отвезли домой.

Весь следующий день они провели запершись, отдыхая от страха и не думая ни о чем, кроме друг друга, а в пятницу с утра Ван пошел выменять зерно на молоко. Когда он вернулся, Дея была в слезах и рассказала, что в его отсутствие двое в масках ворвались в дом, тихо подкрались, она не успела спрятаться и от испуга взлетела к потолку и там забилась в угол, один чуть не грохнулся, а второй очень спокойно сказал: так, так, — и они ушли.

— Ты их узнала? Они из госпиталя? — спросил Ван.

Нет, не узнала, но один по одежде и осанке из местных крестьян, тот, который испугался, а второй как будто горожанин. — Пей молоко, — сказал Ван, — и ложись спать. Это чья-то дурацкая выходка, наверное, искали меня, не хотели быть узнанными, психи какие-нибудь лечиться приходили. Никому они поэтому и не расскажут, что они здесь были вообще. Даже если они и расскажут про тебя — кто им поверит?

Дея поплакала еще немного и пошла спать, а он проверил засовы и до утра курил у дверей. Кто именно приходил, он не знал, но смысл происшедшего был ему вполне ясен: кто-то приводил «представителя местного крестьянства» посмотреть, какие тут личности проживают. Кто-то, кто хорошо знал свойства этих самых личностей, и хорошо понимал, что местные его любят, не слишком легко это перешибить… О Дее вообще никто не знал, Балтазар не рассказывал, значит, из госпиталя, сидел, гад, в засаде вместе с мужиком, ждал, когда я уйду. «Ах ты падла, Веррер, — думал Ван, ты хочешь, чтоб нас отсюда кольями гнали и я к тебе за помощью прибежал. Может, — мелькнула мысль, — сорваться сейчас, пока не поздно, и в город?… Хрен, — зло подумал Ван, — в городе ничего не скроешь, а не лечить я не могу, умру я, если не лечить, замучают нас там». Как именно замучают — Ван точно не знал, но вполне предчувствовал. «Ладно, — решил он, — не быстро они управятся, слишком многие мне тут благодарны. И потом, двадцатый век, ну не такие ж они тут темные. Вон у Балтазара машинка пишущая, цивилизация. Что он на ней пишет, интересно? Хоть бы не доносы…»

Утром Ван нашел под дверью записку, смятый комочек, хранивший запах потной руки, на бумажке было накарябано: «куры вашего зерна поели и потравились по селу говорят колдун кур потравил». Ван сложил бумажку вдвое, вдвое, еще вдвое, пока она не превратилась в твердый шарик, и спустил в унитаз. К девяти должен был прийти Рожер и привести своего племянника из соседнего села, у мальчика плохо слушались ручки, но Рожер не пришел, и Ван решил сам пойти в деревню. Однако у дома Рожера ему не открыли, сколько он ни молотил по калитке подвешенным на веревку камушком. Рожер явно был дома, в доме слышалось шушуканье, однако никто не шел, и Ван поплелся домой. Дома все было в порядке, никто не приходил, и вспыхнувшая опять тревога начала притупляться. «Мало ли что, — подумал Ван, — заняты были. Свиньи, конечно, но — бывает». Он принес пива в кружке и до вечера развлекал Дею побасенками из жизни госпиталя, так что от смеха у нее выступали слезы на глазах. «Интересно, — подумал Ван, — в госпитале так страшно — а анекдотов тьма, и врачи всегда стараются рассказывать посмешнее, сами себя заговаривают…» Любимой историей самого Вана была сказка о двух студентах-стажерах, везших труп из реанимации в мертвецкую, в подвал. Дело было поздно вечером, в госпитале оставались все свои, и ребята везли труп быстроходным пассажирским лифтом. На втором этаже ребята выскочили купить по бутербродику, а лифт с каталкой кто-то вызвал. Ребята не сильно переживали — поймут и отошлют обратно, на второй этаж, ждут минуту — лифт остановился наверху и стоит. Вызвали его сами. Лифт приехал — каталки нет. Что оказалось: задержались, посещая больную родственницу, жена и дочка главврача. Вызывают лифт. Двери открываются, стоит каталка, на ней человек лежит и не дышит. Они с воплями — негодяи, забыли больного в лифте, он умирает! — а ребята все уже сменились и сестрички тоже, никто этого покойного не видел — и поволокли его… в реанимацию. Тут, прибавлял Ван, люди бессовестные говорят, что мужика откачали, но его, конечно, никто не откачал, зашла случайно сестра с прошлой смены, и все разъяснилось.