Выжить в лесу Междумирья - [7]

– Не ругайтесь, – сказал Николай. – Поляну перейдем, пообедаем и сосредоточенно подумаем.

Высоко над колодцем сгрудились ярко освещенные солнцем облака. Казалось, что они скрывают дворец с куполами, размытые очертания которого порой угадывались за плотным белым покровом. Если бы кто-то крылатый случайно пролетал мимо, то услышал бы уверенные, хорошо поставленные голоса:

– Не имея благородных, а также иных целей жизни, он защищался от хаоса бессмысленного существования пьянством и сквернословием. Я согласен, во время сквернословия он редко имел в виду действительно то, о чем говорил, но все-таки другим душам было обидно. Этим в какой-то степени можно объяснить, почему никто не решился ему помочь, однако главным было понимание того, что пьянство в его случае неизлечимо. Нет сомнений, что он и сам инстинктивно об этом догадывался. Его попытки вести трезвый образ жизни были короткими и смехотворными. Я убежден, что мы не должны принимать их во внимание.

– Высокочтимый коллега, вы ошибаетесь! Любую попытку встать на путь добродетели мы должны учитывать, сколь бы короткой и беспомощной она ни была. Разве можем мы замалчивать тот факт, что уже в последние часы перед Странствием он не положил в рюкзак ни одной бутылки, хотя изначально хотел положить две, и они у него были, стояли на подоконнике на видном месте – он думал о них при выходе из квартиры и по дороге на вокзал, очень хотел вернуться, но медленно шел дальше!

– Переходя дорогу, он забыл посмотреть налево, ибо по-прежнему думал об оставленном дома привычном утешении. В последние мгновенья перед Странствием он принял решение вернуться!

– Подобные решения он принимал восемнадцать раз, но все-таки переубеждал себя, и непосредственно перед Странствием в его рюкзаке не было спиртного. Именно из этого мы должны исходить при дальнейшем написании его судьбы, в которой ставить точку я категорически отказываюсь.

– Однако радуется ли он в сию минуту и тихо хвалит себя добрыми словами за то, что не взял ни одной бутылки, или лучше не будем включать мыслетранслятор? И почему мы уходим от главной темы нашей дискуссии – о бессмысленности его существования?

– Вы говорите страшные слова и забываете упомянуть, что его жизнь не всегда была бессмысленной, и ему только сорок один год!

– Отсутствие детей, недостаток образования и монотонная работа с железом способствовали тому, что у него довольно долго сохранялись примитивные романтические фантазии. Однако на 5715-м конгрессе, как вы, несомненно, знаете, было принято решение, что детско-юношеские фантазии у разумных существ только до тридцати пяти лет допускается приравнивать к целям жизни, и лишь при неоспоримом наличии смягчающих обстоятельств.

– Весьма спорное решение рекомендательного характера. Осмелюсь напомнить вам: мы призваны воздать по заслугам, исправляя ошибки других, ибо нам доверяется всецело. Только силы безграничного зла могут заметить нашу ошибку, но не укажут нам на нее, а тайно возрадуются.

– Милосердный коллега! Устыдившись моего ехидства и жестокосердия, молю о прощении и боюсь, что не смогу теперь быть достаточно строгим, поэтому считаю благоразумным перенести продолжение нашей беседы на другой удобный для вас день.

Русалки и леший сидели на берегу озера, маленький дедушка рассказывал:

– Коля был хмурым – кажется, он из-за чего-то злился на себя, а Тимофей и Чир тем временем орали друг на друга. Потом все успокоились и пошли почему-то по направлению к Змеиному оврагу. Однако сразу за Солнечной поляной они сели под березой и открыли большую консерву… ах, как она пахла! Но я к ним не пошел.

– Правильно, дедушка. Мы тебе за это карасика поймаем.

– Да знаю я, Настенька, что вы мне пяток карасиков дадите, но не в них же дело! Мы с вами хорошие знакомые. Конечно, просто так мы друг для друга пальцем не пошевелим, но вас я понимаю, а Коля чужой… хоть и не вредный.

– Трудно мне будет его топить, – вздохнула Цветочек. – Даже когда он на мои груди смотрел, не смогла я разозлиться, не противно было. Глаза у него не волчьи.

Настя, поджав губы, взглянула строго на старшую русалку и повернула головку опять к лешему.

– Дедушка, он консервой закусывал?

– Ну да, кушал он ее… а Тимофеюшка еще колбаску кушал, потом глаза у него были круглыми, и, кажется, он ни фига не соображал.

– Значит, он дядю Тимофея и дядю Чира тоже напоил?

– Нет, зачем бы он их поил? Они сами из ручейка пили, сколько хотели. Много пили, но ведь это же вода была. Ты, Настенька, уж чересчур придираешься!

– Дяденьки умеют притворяться, но я про них все знаю!

Девочка быстро, тяжело задышала. Цветочек села рядом с ней, обняла ее большими, сильными руками и, прижав к себе, поцеловала кудрявую головку и лобик.

– Звездочка любимая, котеночек мой нежный, успокойся, мы про них все знаем!

– Конечно, все они водку пьют, – сказал леший грустно, – и меня, похоже, однажды напоили, потому что совсем не помню я, зачем в этот лес приплелся и, главное, откуда. Хотя, может, сам я с тоски мухоморов наелся… только вот что интересно: на здешнем болоте я, бывало, тоже мухоморы ел, но потом там же и просыпался.