Выжить в лесу Междумирья - [5]

– Коля, не злись, он торопится изо всех сил, – сказал Чир, сидящий на кепке Николая. – Я не помню, чтобы Тимофей когда-нибудь так редко чесался.

Николай вздохнул и поправил кепку.

– Я это, – смутился щегол, – стараюсь не ерзать.

– Да ладно…

Кот неожиданно попятился, и Николай на него едва не наступил.

– Тимоха, ты хоть предупреждай!

– Мы с Колей чуть не упали!

Кот не ответил на упреки и долго скреб за ухом.

– Так мы уже до акаций дошли! – испуганно чирикнул щегол.

Николай не видел, как маленький друг нахохлился, но было ясно, что в ближайшее время ничего хорошего ждать не следует.

– Чив-чив! Я предлагаю облететь акации так высоко, как только сможем, а вниз смотреть не будем!

– Умная ты птица, Чир, и товарищ надежный, – угрюмо похвалил кот.

– Да, – подумав, согласился щегол, – а по-нормальному, с уважением, не скребя за ухом, ты это сказать не мог?

– Тимоха, – пробурчал Николай, – я понимаю, что вид у меня дурацкий, когда Чир на кепке сидит. Но все-таки хотелось бы узнать, в чем проблема, и принять участие в дискуссии.

– Не люблю я это место, каждый раз хочется назад повернуть. Коля, обещай нам: если мы заорем, чтобы ты стоял, то будешь стоять. А смотреть – можешь. Мы подождем, пока ты насмотришься.

– Зачем он будет смотреть? – возмутился Чир. – Я сам зажмурюсь!

– Нет, Коля должен это испытать. Вдруг он когда-нибудь один здесь пойдет.

– Коля, я бы на твоем месте здесь один не ходил!

– Хорошо, не буду. Я правильно понял, что мне лучше нож достать? Правда, я его вчера не нашел, – вспомнил Николай, – чехол мне сразу под руку попался, а нож я нигде не нащупал и не хотелось все из рюкзака выкладывать.

– Что ты резать собираешься? – удивился щегол. – Коля, мы тебя к столу не пустим! Подожди, мне музы шепчут… тихо, не фыркайте, не шоркайте лапами… теперь слышу: «Я знаю, брат, ты не богат и рад в лесу вдруг колбасу и прочий закусон узреть, но это сон, и это смерть!»

Все помолчали из уважения к музам или еще по какой-то причине, потом кот рассудительно замяукал:

– А я тебе, Коля, про женщин скажу. Я ведь всех твоих видел, за исключением, может быть, одной-двух. Ни по какой из них я не тоскую. Во всяком случае, не забывай, что они сон и… Чир уже сказал. Не хочу это слово повторять, особенно здесь.

– Спасибо, мужики, вы всё подробно объяснили – и стихами, и по-всякому!

Николай тряхнул головой, прогоняя щегла, и решительно пошел вперед, но через несколько шагов вздрогнул и остановился. Неподвижными глазами он смотрел на… в это невозможно было поверить, однако он ясно видел Веру – единственную женщину, которую когда-то любил.

В двадцати шагах от него она сидела на столе рядом с акациями. Непонятно было, как она здесь оказалась, да еще с двумя столами – на втором лежала кралька копченой колбасы и стояла литровая бутылка перцовки, через мгновенье вдруг появились буханка черного хлеба, круг пастушьего сыра, зеленый лук и солонка… потом шиповниковый сок и большая коробка трюфелей для Веры.

Стульев не было, а вот две табуретки стояли за вторым столом. Просто Николай их не сразу заметил, потому что он во все глаза смотрел на Веру.

Она была удивительно юной, немного похудела, и на ней были те же самые блузка и юбка, в которых Николай семнадцать лет назад ее впервые увидел. Вместе с младшей сестрой она сидела тогда на старом деревянном мостике, там в одном месте перил уже не было. Девушки смеялись и болтали ногами, стараясь дотянуться до воды. Николай робко подошел, и они притихли, посмотрели на него настороженно. Ему стало стыдно, что он непрошено вторгся в их светлый, безмятежный мир. Почему-то Николай не мог даже одного слова сказать, только виновато кивнул и хотел уйти, но тут сестренки снова засмеялись, и он понял, что ему позволено остаться.

Теперь Вера нежно улыбалась. Она его простила, все ему простила! Ну, конечно, как же иначе, ведь он ее любит! Если человек любит, то не обижает и подлостей не делает, только иногда ошибается, но любую ошибку можно простить. Жизнь прожить – не поле перейти.

По щекам Николая потекли две слезинки, и как-то шее стало больновато. Он хотел ее потереть и уткнулся пальцами в щегла – тот бешено клевал его в шею. «Как он обиделся, что я его с кепки прогнал! Сильно у него в лесу характер испортился», – удивленно подумал Николай и услышал яростное шипение кота:

– Коля, еще один шаг – и начну драть твою ногу выше сапога!

– Отвали, Тимоха, не до тебе сейчас! Мне с Верой мириться надо!

– Проснись, брат! Она же к Лехе-шоферу ушла! Нет ее здесь!

О Лехе-шофере кот очень вовремя сказал, лицо Николая исказилось гримасой отвращения. Лицо Веры тоже исказилось, поплыло и растаяло, так же как оба стола с табуретками.

– Да-а-а… – сказал Николай. – Ну, хватит, Чир, кино кончилось. Ты что, совсем оглох? Хватит, всю шею мне исклевал!

– Прости, Коля!

– Знаешь, Чир, никогда не надо забывать, что ты поэт и композитор, а не бандюган. Музы ведь могут испугаться и больше не прилетят!

Щегол нахохлился. Помедлив, Николай сказал:

– Я болтал всякое со злости, не обращай внимания… и вообще, спасибо!

– Не грусти, Чирок, – промяукал кот. – Музы тебя не бросят, к кому еще им в этом лесу прилетать? А ты, Коля, молодец – только смотрел и плакал, и не побежал туда, мне даже не пришлось тебя царапать.