Выжить с волками - [36]

Мы шли под палящим солнцем, пить нам не давали, пыль въелась в кожу, но надежда найти маму затмевала все невзгоды. Что ужасного могло со мной случиться? Немец в форме заметит меня из-за этой проклятой звезды? Я не думала, что это смертельно опасно.

Местность вокруг менялась, мало-помалу стали появляться дома — возможно, мы вошли в пригород. Несколько человек, в основном дети, смотрели на нас из-за угла. Когда на краю дороги появилась колонка, люди бросились к ней, и я вслед за ними. Они толпились, пытаясь напиться. Немцы не мешали им, они выглядели такими же усталыми. Они не были ни злыми, ни надменными. Немцы просто сопровождали евреев — мне не казалось, что кто-то в плену или не хочет идти. Если вдуматься, то это действительно было странно. Меня привели в замешательство их смирение, неспособность сбежать, полная покорность судьбе. С ними было так мало охраны, никакой жестокости, и я даже не могла представить, что мне предстоит увидеть! Я лишь потом поняла: немцы были так уверены в своем могуществе, а евреи так запуганы, что первым не требовалось проявлять жестокость, а вторым не хотелось бунтовать.

Когда мы уже собирались уходить, одна из женщин внезапно закричала и схватилась за голову, на которой появилась кровь. И я увидела вокруг детей, которые бросали в нас камни с криками «Zydow» и махали руками, будто говорили «Прощайте».

Мы отправились в путь, и никто не помог той женщине. Люди больше не могли идти, вместо того, чтобы нести свои мешки, они волокли их по земле, некоторые садились на дорогу, а немецкие солдаты заставляли их подняться.

Постепенно мы вошли в город или в деревню, я увидела табличку (кажется, она была бело-синей) с большими буквами «WARSZAWA». За этой границей дома стали жаться друг к другу, а люди смотрели на нас с балконов.

Я присоединилась к группе, когда солнце стояло высоко в небе, и только вечером мы оказались перед большими воротами в каменной стене.

Там были немецкие солдаты и мужчины в синей форме. Мне все это казалось странным, и я спрашивала себя: кто все эти люди? Нашу группу остановили, и люди в форме стали что-то проверять. С того места, где я стояла, ничего не было видно, поэтому я подумала, что проверяют звезду, которой у меня нет. Потом пробралась поближе и поняла, что евреи показывают немцам бумагу.

Очень осторожно я отступаю в самый конец и тихо сажусь в сторонке, как будто не имею никакого отношения к этим людям. Я не двигаюсь, только наблюдаю. Я должна быстро сообразить, что происходит и как можно проникнуть за эту дверь. Вокруг меня бродят дети без звезды, смотрят на остальных, и я делаю, как они, все еще размышляя: вот стена, большие ворота, в них без труда проедет машина, а за ними — мостовая. Народу за стеной гораздо больше, чем там, где я сижу. И я делаю вывод, что именно здесь собирают евреев. «Восток». Мне обязательно нужно туда попасти’, но тут вооруженные солдаты, а у меня нет тех бумаг, которые проверяют люди в синей форме. Спустя годы после войны я узнала, что это была Policja Granatowa («синяя полиция», «гранатовая полиция», довоенная польская полиция. — Примеч. пер.).

Я немного отодвигаюсь, но на какое-то время остаюсь там, прижавшись к стене дома. Рядом играет ребенок, катает что-то палкой. В конце концов мне в голову приходит идея спросить его, могу ли пробраться за ворота. Проще всего объяснить ему жестами, показывая на себя и на стену. Он посмотрел на меня как на идиотку. Я повторила свои действия, и он палкой нарисовал на земле звезду. А потом он провел ребром ладони по шее, показывая, что за стеной рубят головы. Я ясно ощутила презрение его жеста, но показала на свои глаза — я хотела увидеть… тогда он пожал плечами и даже хихикнул, а потом указал мне на кучу мусора у стены и сделал вид, что копается в ней. Так как я ничего не поняла, он сам раскидал мусор и расчистил дыру, достаточно большую, чтобы туда мог пролезть ребенок. Я настолько привыкла забираться подобным образом в человеческое жилье, что мне не показалось это необычным. Я не совсем доверяла этому мальчику и позже спросила себя: не слишком ли легко я забралась туда? Быть может, он сидел там специально, чтобы доносить? Потому что спустя несколько часов я в панике вернулась на это место, а дыра была заделана. А может быть, я просто не смогла ее найти?

На тот момент я добилась, чего хотела. С того места я выбралась на угол улицы. Там было много народу, я заметила истощенных, нищих взрослых и детей, сидящих вдоль тротуара. Люди проходили мимо них, как будто ничего не замечают. Я спрашивала себя: куда идут все эти люди? Почему они бродят по улицам? Отчего так равнодушны? Я быстро завернула за угол, чтобы найти укрытие, и первое, что бросилось мне в глаза, — это труп в канаве, прикрытый бумагой, виднелись его ноги и голова. А люди проходили мимо, не обращая на него никакого внимания. Ужасно и совершенно непонятно для меня.

Пришла ночь, и я стала искать укрытие. Я оперлась спиной на большую дверь, и она сдвинулась с места. Тогда я надавила посильнее, она приоткрылись, и я оказалась почти в полной темноте. Я слышала шум, детский плач, здесь кто-то жил, хотя воняло так сильно, что мне захотелось уйти. Но на улице я заметила немцев в форме и осталась за дверью, чтобы подождать, пока они пройдут, а потом убежать. И вдруг передо мной развернулась сцена, от которой в жилах застыла кровь. Женщина с большим животом, беременная, спотыкается на мостовой, падает и пытается подняться. Немец ногой толкает ее на землю, приставляет пистолет к голове и стреляет. Грохот выстрела, падение тела — все происходит так быстро, что ›г чувствую себя парализованной, захваченной кошмаром. Я закрыла глаза, отступила в темноту, кусая себя за руку, чтобы не закричать, потом снова выглянула на улицу: немцы удаляются, будто то, что они сделали, совершенно нормально.