Выйти из хаоса. Кризисы на Ближнем Востоке и в Средиземноморье - [3]

Хотя в самом Дамаске в конце семидесятых было еще спокойно, соседний Ливан уже погружался в хаос. В гражданской войне, со всеми присущими ей зверствами и жестокостью, расколовшей страну по политико-конфессиональному признаку, схлестнулись «прогрессивные исламисты» и «правохристиане». Этими гибридными терминами обозначались стороны конфликта, связанного с присутствием в Ливане вооруженных палестинских беженцев. В ходе этого конфликта в основном прозападно настроенные марониты, переживавшие демографический кризис, боролись за власть с суннитами, склонявшимися к социалистическому лагерю, откуда и происходит их определение как «прогрессистов», кажущееся сегодня до абсурда неуместным. Очень немногие наблюдатели улавливали тогда смысл игры нефтяных монархий Аравийского полуострова и саудовских ваххабитов, баснословно обогатившихся после Октябрьской войны 1973 года, благодаря головокружительному взлету цен на нефть. Свалившееся с неба богатство позволило им занять ведущие роли в бурной реисламизации региона с целью уничтожить космополитический дух Леванта моей молодости. Точно так же никто не мог предвидеть тогда, как всколыхнет массы Иранская революция. Она превратила доселе маргинализованных шиитов, которых радикализовала исламистская идеология, в ведущую политическую силу в Ливане, и не только там. Именно шииты стали доминировать отныне на обширной территории, протянувшейся полумесяцем через Сирию и Ирак до Персии.

В Институте Дамаска мы были зачарованы этой левантийской цивилизацией, будившей нашу фантазию. Откровенно говоря, читали мы мало и были лишь поверхностно знакомы с трудами таких наших полузабытых предшественников, как Вольней и Шатобриан, посещавших Восток. Мы в большинстве своем исповедовали примитивное левачество, идеологию, доминировавшую в студенческой среде в десятилетие, последовавшее за событиями Мая 1968 года. Но все же за эти десять лет она лишилась изначального догматизма, и мы остались с некой неопределенной доксой, бессистемным мировоззрением, построенным на наборе аксиом, на которых лежала печать антиимпериализма и антисионизма. И пока они не потеряли для нас смысл, наши симпатии априори оставались на стороне Сирии Хафеза Асада, находившейся на острие сопротивления Израилю.

Разочарование не заставило себя долго ждать. Я обожал сирийские пейзажи, напоминавшие деревню к северу от Ниццы, где в детстве я проводил каникулы. Они также будили в моей памяти эпическую поэму «Одиссея», которую я только что прочел на подготовительных курсах по античной литературе и истории. Впрочем, эти романтические размышления о прошлом не могли скрыть от меня жестокость режима и насилие в обществе, которые я мог наблюдать воочию. (Риад Саттуф, родившийся в том же 1978 году, прекрасно передал мои собственные наблюдения и переживания в автобиографических комиксах «Араб будущего», вышедших в 2014 году.) Мы с моими однокашниками, привыкшие к вольнице Латинского квартала, научились понижать голос в общественных местах и подозревать всех и каждого, живя в условиях «левой» диктатуры. Мы избегали разговоров о тех, кто сгинул в тюрьмах, и общения с их близкими. При таких вот обстоятельствах я познакомился во Французском институте Дамаска с ученым Мишелем Сёра, который был на 8 лет меня старше (он родился в 1947 году). Это была настоящая жизненная удача. Превосходный арабист и социолог, ученик профессора Алена Турена, он сделал темой своей научной работы сирийский режим. Впоследствии, поселившись в Ливане с женой и дочками, он заплатит за свои исследования жизнью. 22 мая 1985 года он был взят в заложники в аэропорту Бейрута загадочной «Организацией исламского джихада», связанной с Тегераном и Дамаском, и погиб в заточении в 1986 году, оклеветанный убийцами, как «шпион под видом ученого».

Еще до этой трагедии, оставившей отпечаток на всей моей жизни и коренным образом изменившей мое мировоззрение, разочарование от столкновения с шокирующими реалиями Сирии вынудило меня вернуться в Париж. Вдохновленный научными подвигами Мишеля Сёра, я ушел с отделения, объединившего к тому времени изучение античной и древнеарабской цивилизаций. В стремлении осмыслить ту драму, которая разыгрывалась на Ближнем Востоке, драму, окончательно лишившую меня моей юношеской наивности, я решил заняться политологией.

Почти сразу после моего поступления в 1978 году в Институт политических исследований («Sciences Po») мне пришлось столкнуться с еще одним парадоксальным явлением: началом Исламской революции в Иране. Несмотря на год, проведенный в Дамаске, мне не хватало тогда данных, позволявших представить в соответствующем контексте и «революционную» исламизацию по-тегерански, одновременно шиитскую и антиимпериалистическую, и ее реакционный, суннитский и антисоциалистический вариант в исполнении Эр-Рияда. Более того, именно в это время начался период хаоса, двумя движущими силами которого были головокружительный рост цен на нефть и усиление политического исламизма. Они и начали разрывать Левант на части. Взаимодействие этих двух явлений определило характер минувших пятидесяти лет, сказавшихся на судьбе двух поколений. Своего чудовищного апогея хаос достиг именно в Леванте, с провозглашением там 29 июня 2014 года, в начале Рамадана, «халифата» ИГИЛ.