Дрогнула какая-то тень; Катя оглянулась на стены. Бедная лампа, теряясь в сиянии канделябров, едва освещала этот угол. В деревянном киоте была прелестная Мадонна с младенцем у груди и белой розой в руке, — копия со старинного мастера.
— Мамин образ? — спросила она, шепча, как в церкви.
Вотяков наклонил голову. Она крестилась.
— А это что? — спросила она, пересиливая слезы и показывая на книгу, раскрытую на столе.
— Вот что, — отвечал он, водя пальцем по строкам:
Будь мы угодны пред царем созданья,
Мы б помолились о тебе за то,
Что жалостлив ты к грешному страданью…
Она откинула листы и взглянула на заглавие.
— Не читай ужасов. Будем ждать.
Они стояли, держась за руки…
— Так чего ж еще! Пора! — говорил, возвращаясь, Заборовский, — Catherine, одевайся; поздно. Сейчас подадут кибитку.
— Нет и двух часов, как мы здесь, — возразила она.
— Не ночевать же здесь! Будет вьюга…
Лакей вбежал суетливо.
— Дьячок не отдает серебряного подстаканника, — обратился он к молодой госпоже, — говорит, вы ему подарили…
— Ну да, подарила.
— Стало быть, пару разрознили…
— Куда же ты? — вскричал муж.
— Проститься с хозяевами; их-то, вероятно, я век не увижу… А с тобой — поживем! — радостно сказала она, уводя с собою Вотякова.
— Выскочил! Батюшка, Николай Михайлыч, побойся бога… Холод такой! — кричала хозяйка.
Он с крыльца смотрел вслед, покуда мелькали фонари…
Весной дьячку и его жене осталась в полное владение опустелая горница. Голубое облачко ладана застилало лик радостной Мадонны. "Батюшка", кончив литию, кушал из серебряного подстаканника остатки сбереженного ирбитского чая.
Через несколько месяцев в далекой чужой стороне, под вьюгой померанцевых цветов, томилась и умирала молодая женщина. Зимний сезон был оживленный; ее наряжали, показывали, учили уму и веселью; ее оскорбляли, перед ней лицемерили и, наконец, роскошно отправили "поправляться…". Сизые горы, Лазурное море; на солнечных дорожках сверкают фазаны, в сумраке чащи белеют мраморные богини. На скамье под шатром красного зонтика — компаньонка в высокой шляпе, с романом Мопассана в руках; на песке растянулся модный франт и рассказывает, как сейчас купался… Катя отошла далеко, стоит, смотрит, смотрит… вспомнила. Было счастье… давно! Потом — толкотня сытая, жадная, бессмысленная, безжалостная, бессовестная. Все чужое, все чуждое; ни привета, ни человеческого слова… Неужели так доживать?
Цвет сыплется… Снеговая вьюга легче…
ПРИМЕЧАНИЯ
Написано в 1888 г. Впервые напечатано в газете "Русские ведомости", 1889, № 4. Печатается по тексту второго издания книги "Альбом. Группы и портреты". СПб., 1889.
С. 354. Новикова Ольга Алексеевна (урожд. Киреева, 1840–1925) — русская публицистка.
С. 360. Огиньский Михал-Клеофас (1765–1833) — польский композитор.
