Выстрел собянской княжны - [34]

Он попятился к двери, не решаясь повернуться к честному собранию спиной.

— Куда же вы, господин помощник станового пристава! — подскочил к нему сбоку франт во фраке, с преувеличенною вежливостью обнимая за плечи, дыша в ухо винными парами. — Дорога от Обуховки, я полагаю, неблизкая… Испейте в нашей компании чаю, или глинтвейну, или вот, осмелюсь рекомендовать, превосходный кюммель, — он указал Косте пальцем на пузатую темно-вишневую бутыль. — Не побрезгуйте, господин полицейский!..

— Просим! Просим! — дружно загудели прочие, переглядываясь, точно забавляясь. — Не обижайте, ваша милость!.. Ваше превосходительство!..

Уже Костю, не слушая слабых возражений его, волокли к столу, на ходу стягивая шинель, когда Белавин громко объявил:

— Пусть идет! Ступайте себе, господин Кричевский! Время позднее… Полагаю, вас родные ждут!

— Да, матушка заждалась, поди, — растерянно промямлил Константин Афанасьевич, не чая уже вырваться из цепких пальцев обступивших его гостей. — Я бы рад, господа, задержаться, да не могу. Я не сказывал, куда пойду… Премного благодарен за гостеприимство. Заглядывайте к нам в Обуховку.

Предложение его вызвало неожиданное оживление и смех.

— Непременно! — вскричал франт, который едва ли был старше Кричевского. — Мы с добрейшим Симоном Павловичем непременно скоро навестим вас, коли так дальше дело пойдет! Это отступление от наших правил!

Последние слова он произнес с непонятным Косте раздражением противу Белавина. Прочие тоже обступили Симона Павловича, бородатого, сидящего подобно патриарху посреди паствы, высказывая недовольство тем, что Кричевский уже уходит, и все твердя «против правил, против правил». Воспользовавшись тем, что на минуту его оставили в покое, Костя поспешно выскочил из комнаты, кубарем скатился по лестнице, грохоча сапогами, едва не упал, сбив какое-то ведро, которое бестолковая чухонка выставила прямо в проходе темных сеней, и вылетел пулей на крыльцо, вдохнув с облегчением холодного воздуху.

— Ф-фу!.. Ну и вертеп! Ну и рожи! Не дай бог, во сне привидится!..

Поспешно, уже ничего не боясь, прошел он недоброй Бармалеевой улицей назад, к Большому проспекту, и повернул направо, широко зашагал к Тучкову мосту, надеясь поймать по пути извозчика. Был он весьма доволен, что так легко отделался и поручение успешно выполнил, мечтал о скором свидании с милой Сашенькой и напрочь позабыл обо всем, что было у него с Анюткой. Через некоторое время и впрямь за спиной послышался стук запоздалой пролетки и дребезжание кованой подножки.

— Стой! — зычно крикнул Костя, весело болтая саквояжем, когда экипаж с поднятым кожаным верхом, обсыпанным снегом, приблизился. — Почем возьмешь до Обуховки?!

Кучер, замотанный по самые глаза шарфом, ответил нечто хриплое и невразумительное. Константин привстал на подножку, чтобы лучше расслышать его, и неожиданно увидел во тьме пролетки тихо сидевших с поджатыми ногами нескольких человек. «Э! Да у тебя уже седоков полон кузовок!» — разочарованно хотел воскликнуть он — и не успел. Чем-то тяжелым ударили его по голове, звезды брызнули из глаз, заснеженная земля и черное небо с огромной луной в дымке крутанулись — и все померкло…

Он не слышал и не чувствовал, как втянули его в пролетку, бросили на пол, как били каблуками, везли куда-то, как прикручивали, немилосердно выламывая ступни, к ногам что-то тяжелое. Очнулся только, когда за ноги поволокли его по кочковатому, обжигающе холодному льду. Шинель на нем задралась, и голая спина ощущением невыносимого холода и шершавого снега вернула его в сознание.

Проку, впрочем, от этого пробуждения не было никакого, только страх один. Понял Костик, что волокут его с невского берега по льду к темной дымящейся проруби, куда через минуту и опустят тихо, вперед ногами, с обрезком рельсы на них — только круги по воде пойдут. Не на доброе привиделись ему в Белавинском притоне подводные невские хляби! Ужас исказил ему лицо, перехватил горло так, что даже закричать силы не было!

— А-а… м-ма-а… — жалко замычал юноша. — Не на-адо-о… господа, не на-а-до-о… пожалуйста-а… люди-и добрые-е-е!..

Трое неизвестных, не озираясь и не слушая его, продолжали бежать спорой рысью, сопя от натуги, держа на весу проклятый рельс, волокли Кричевского за прикрученные к нему ноги. Он попытался цепляться пальцами за быстро ускользающий назад лед — тщетно! Только ноготь сломал!

Жить ему оставалось считанные мгновения, как вдруг откуда ни возьмись на пустынной в эту пору Неве послышался громкий командирский возглас:

— Эт-та еще что такое?! Стоять, канальи! Стоять, стреляю!

Тут же гулко грянул недалекий выстрел, и пуля шмелем прожужжала над пригнувшимися головами резвой смертоносной тройки. Кричевский задергался, заизвивался что есть силы, ища руками во что вцепиться, чувствуя близкое нечаянное спасение.

— Стреляй же, корнет! Видишь же, что я выстрелил! — закричал тот же зычный голос, и грянул второй выстрел, тоже мимо. — Хреново у вас в полку стреляют! А теперь — сабли наголо! В атаку-у-у!.. За мной, соколики! За святую Ру-усь! За царя-батюшку-у! Ур-ра-а!.. В капусту порублю-у!..