Выстрел с Невы - [12]

— И Ленин там? — тихо, даже заикнувшись от волнения, спросил Егор.

— Конечно, — коротко ответил рабочий в меховой шапке.

Грудь у него была опоясана пулеметной лентой крест–накрест. Нервные, быстрые глаза внимательно скользили по Егору, но, успокоившись, он усмехнулся и сказал с какой‑то особенной теплотой:

— Там батька… Работает… Но только здесь стоять нельзя, проходите, товарищи.

— Я пойду туда, — шепнул мне Егор.

Я попытался его отговорить:

— Тебя же не пустят!.. Видишь, караул у всех спрашивает пропуск.

— Нет, я пойду… Меня пропустят.

Кто бы мог удержать Егора?.. Какая сила? Он исчез, попросив меня ждать его полчаса…

— Стой там! — сказал он мне.

Я стоял больше часу у деревянного трактира «Хижина дяди Тома», на противоположной стороне огромной Смольнинской площади. Сюда красногвардейцы и солдаты забегали согреться стаканом жидкого чая. Площадь была черна от людей и машин.

Петроград слушал отдаленные раскаты выстрелов. Я думал, что мне уже не встретить Егора. Но он, как всегда, появился внезапно. Расхлябанная машина вдруг заскрежетала, остановилась, обдав меня клубами черного густого дыма. Сверху, точно с темного неба, я услыхал веселый голос Егора:

— Едем… Садись.

Чьи‑то руки помогли мне взобраться. Грузовик дернулся. Я упал на кого‑то… Ныряя и качаясь, мы бешено неслись по улицам.

Егор крепко стиснул меня и, торжествуя, прокричал в ухо:

— Видел… Ленина видел!

Наш отряд был отправлен к Летнему саду. Здесь грузовик нас сбросил и опять умчался в темноту.

На берегу Лебяжьей канавки горели костры. Молчаливые полуобнаженные деревья еще более подчеркивали необычайность этой звездной и почти безветренной ночи. Редкие тучи приклеились к небу. Люди говорили шепотом и грели над огнем руки. Разговоры были самые простые.

— У нас сегодня стирка… — задумчиво сказал один из красногвардейцев, молодой парень в новой кожаной тужурке. Когда он двигался, она хрустела и сладко пахла, точно яблоко.

Мыло‑то достали? — поинтересовался Егор.

— Мыло есть… Все из дому ушли. Папаша мой с Путиловца, брат двоюродный да я… Ну, матери одной скучно.

— Понятно.

Егор вздохнул и голой рукой, не боясь огня, вытащил из костра уголек.

— Никого я так не жалею, как женщин, — точно самому себе сказал Егор, закуривая. — Вот мы приставили их к корыту, царствуй у корыта. Вот твое счастье…

— Погоди, скоро забунтует баба, — с тяжелой и льстивой ноткой в голосе произнес пожилой рыжий ратник. Выгоревшая фуражка сохраняла еще след от ополченского креста. Он сидел на корточках, впившись взглядом в горящие головни, будто потеряв что‑то в костре.

Егор спросил его:

— Какой губернии?

— Вологодские.

— Бабу‑то небось согнул в бараний рог?

— Мы воевали… — уклончиво отозвался ополченец.

— Воевали! — заспорил Егор, — А баба твоя не воевала? Сколько у тебя ребят?

— Пяток набрался.

— Видишь… пять ртов! Пять душ! Надо было отвоевать их, пока ты на службе.

— Верно сказано… —горячо поддержали остальные. — Бабам в наши времена не легко пришлось.

Но ополченец не сдавался:

— Баловства тоже много пошло, избаловалась баба.

Егор покраснел и цыкнул на него:

— А ты не баловал? В Галиции по сеновалам не валялся?

Все захохотали. Захохотал и сам ополченец, засунув руку под фуражку.

— Мне что… Я — как ветерок.

— Вот и видно, что все мы ветерки. Покрутил и улетел… А кто виноват? Баба же…

— Верно… —опять поддержали Егора. — Скоро и баба свое спросит.

Один только ополченец еще пытался сопротивляться.

— Погоди, дело не в этом, — говорил он. — На германский фронт меня погнали, я шел! А сюда я пришел добровольно. И ты, и он, и все мы пришли добровольно. Здесь наша воля. За Советскую власть идем. За мир и пострадать можно… А где баба? Почему ее здесь нет?

Егор разозлился:

— Да ведь ты же оставил ее у корыта… Погоди да погоди… Я погожу, и ты погодишь… А время не погодит. Придет время, когда наша баба станет уже не тем, чем была. Будет она вольная. И вот такие, как ты, сознательные на четверку табаку, поклонятся ей в ножки… Вот какая баба вырастет! Вот и за это, помимо всего прочего, мы сейчас идем… идем по чувству, чтобы всю жизнь перевернуть… Понимаешь!

Люди взглянули на Егора. Догорели костры. Стихла беседа.

Мы посматривали вдаль, ожидая ординарца. Наш командир, опустив голову, спокойно похаживал в стороне от нас. Это не понравилось Егору. Он подозрительно следил за ним. Наконец не вытерпел, задал ему какой‑то вопрос. Тот ответил неохотно, односложно. Егор чиркнул спичкой.

— Ребята… — крикнул он, осмотрев командира. — Это бывший человек!

Народ обступил их. Офицер испугался. Хриплым голосом он очень длинно и путано пытался объяснить, что в эту ночь ему хотелось своей кровью искупить все грехи перед народом.

— Какие грехи? — Егор неодобрительно крякнул, — О каких грехах мы будем говорить? Расквакался, что старая баба. Ты лучше объясни, почему мы здесь сидим и ждем у моря погоды… Что мы пришли, площадь сторожить?

Красногвардейцы зашумели и увели офицера к Фонтанке. Мы двинулись к пыльному, голому Марсовому полю. Маленький бронзовый Суворов глядел на север. Мимо нас, пересекая огромнейшую площадь, проскакали галопом две батареи.

— Константиновское училище отступает… — сказал кто‑то.