Мы приехали вечером.
Мы вышли с Николаевского вокзала на Знаменскую площадь. Высоко в небе метался зайчик прожектора. Этот таинственный огонек над необъятным, пустынным городом еще больше усиливал беспокойство. Гулкие и тревожные шаги Егора нарушали повсеместную тишину. Когда мы очутились у наших ворот, сердце мое сжалось от боли. Мы напрасно стучали. Три года жил я этой минутой возвращения, но всегда она представлялась мне совсем иной, чем сейчас. Я думал, что мы пройдем мимо нашего дома под музыку и соседи, завидев меня, побегут к матери, она бросится вниз по лестнице навстречу мне… Эти мечты, заимствованные из картин, из книг, требовали улыбок, восклицаний, объятий. Мы же, как воры, не могли попасть в глухо запертый, невзрачный дом на Полтавской улице, неподалеку от вокзала. Егор рассердился и саданул прикладом в калитку. Тогда Из‑за ворот мы услыхали испуганный голос:
— Кто там?
— Свои… Солдаты! — басом ответил Петров. — Или ты откроешь, или мы тебе высадим ворота!
— А почему свои? — сказал уже другой голос, более молодой и нахальный.
— С третьего номера… — заторопился я, проговаривая все сразу, — Вернулся с фронта…
За воротами люди советовались. Наконец мы услыхали скрип замка. Я вспомнил этот звук. Калитка открылась не совсем… Она была на цепи… Я увидел нашего домовладельца. Он старался рассмотреть незнакомого солдата.
— Здравствуйте, Семен Семенович… — сказал я.
Я назвал себя, старик ахнул и снял цепочку. Мы очутились в подворотне. Рядом со стариком стоял мальчишка в драповом пальто и в студенческой фуражке. За плечом у него болталось двуствольное ружье.
— Вы что же, на уток собрались или на зайцев? — насмешливо спросил Егор.
Студентик сообщил, что они здесь караулят по приказу комитета спасения родины и революции.
— Да разве революцию спасают под воротами? Что это за комитет?
— В городской думе, — ответил студентик.
— Ах, вот почему весь город на запоре… Нашлись спасители! Народ обманывают… — пренебрежительно оборвал его Егор. — Эх ты… головка ловка! На головке просвещение, а в головке тьма.
И Егор так выругался, что студентик прислонился к стенке.
Мать согрела нам чаю, подала еды. Егор чувствовал себя прекрасно. Похоже было, что он давно дожидался этого приезда в Петроград. С азартом и увлечением он рассказывал старухе о наших фронтовых делах.
— Наступили торжественные времена, мамаша, — говорил он. — Ленин — народный человек, корень наш… И произрастет дерево, и зацвести должно… Вот ты жалуешься, мамаша, на разруху, а мы, солдаты Румынского фронта, рады тому…
Он не успел кончить фразы, как вздрогнуло и даже заныло оконное стекло.
— Восьмидюймовая… — прислушавшись, пробормотал Егор.
Моя мать перекрестилась.
— Большевики… Восстание у них сегодня.
— Сегодня? То‑то я думаю… Помнишь, комиссар какой‑то на вокзале собирал солдат… Я сразу почувствовал, будто что‑то началось. Да ты меня заторопил: «Домой, домой!» Вот тебе и домой… А там уж начали! Конечно, с вокзалов начали. А мы домой… Вот дела! Эх, парень, сбил ты меня… Значит, Ленин здесь! А ты говоришь — скрылся.
Егор побледнел и с укоризной посмотрел на меня. Потом, сомкнув брови, он встал и резко отпихнул от себя табуретку.
— Довольно возились тут с чаями… Пойдем! — приказал он мне.
Мать испугалась:
— Куда же вы, Егор Петрович?
— На улицу! За тем ехали!
Мне не очень хотелось оставлять тепло, свет… Оторванный от всего этого, я по–иному жил на фронте. Там нечего было жалеть. Жизнь была там грубей гвоздя.
— Город покажешь, — глухо проворчал Егор.
Очевидно, он понял, о чем я думал…
Я выбежал из комнаты, мать кинулась за мной. Егор неодобрительно посмотрел на нас обоих. Потом, войдя вслед за нами в кухню, он дотронулся до моего плеча и подтолкнул меня к старухе:
— Все‑таки одна ведь на всю жизнь… Простись…
Я чмокнул мать. Он же по–настоящему обнял ее. Она заплакала. Мне сделалось стыдно, я поскорее взял винтовку, и мы ушли.
В темноте на Старом Невском мимо нас шмыгнул какой‑то солдат. Егор ловко схватил его за плечо:
— Постой, товарищ… Какого гарнизона?
— Петроградского… Из третьего Финляндского полка.
Парень поправил папаху.
— Ты знаешь… где сейчас Ленин?.. — неожиданно спросил Егор, не выпуская парня из рук.
— Не… не знаю.
— Что это такое? Петроградский гарнизон и ничего не знает.
— Я молодой еще… — оправдывался парень; он глядел на Егора изумленными глазами, —В Смольный, поди… Делегаты все наши в Смольном всю ночь будут. Там все известно…
Парень принялся объяснять, но Егору уже неинтересно было слушать… Он потянул меня, и мы зашагали дальше, оставив на перекрестке удивленного солдата. Егор часто снимал фуражку, вытирал пот, какие‑то мысли томили его. Он требовал, чтобы я вел его самым кратчайшим путем.
Я не узнал Смольной площади. Она превратилась в вооруженный лагерь. Грузовики привозили ящики с наганами. Прямо с грузовиков раздавались патроны и оружие красногвардейским отрядам. Баррикады из дров были сложены около Смольного. В саду собирались люди. Некоторые тут же учились револьверной стрельбе. У главного входа стояли орудия. Кто‑то тащил в коридор пулеметы. Броневики тарахтели под деревьями, наполняя воздух отработанным, удушливым газом. Длинный Смольный в сизом холодном тумане своими ярко горящими окнами напоминал огромный корабль. Красногвардейцы сказали нам, что в Большом колонном зале идет Второй съезд Советов.
