Выстрел на окраине - [2]

— Да как тебе сказать? — не сразу нашелся Чугаев. Ему никогда не приходило в голову определять, счастлив он или нет. — В первый раз ведь живем, в новинку. Не жалуюсь. — Чугаев пожал плечами. — Так оно...

— Не забыл свою поговорку? — засмеялась Даша, стараясь избежать очень уж пристального, словно изучающего его взгляда. — И чего она тебе далась?

— Удобно, — пошутил Чугаев. — Пока ее говоришь — с мыслями соберешься. Особенно хорошо, когда вопросы нелегкие задают, вроде тебя вот. — Черные глаза Чугаева снова оглядели женщину. — А ты как? Работаешь где?

— Работаю в райкоме, инструктором. А живу?.. — Даша теперь уже спокойно встретила взгляд Чугаева, горькие складочки у губ обозначились резче. — Как видишь вот: встретил — не узнал. Постарела сильно, сама чувствую...

— Ну что ты!.. Это я просто так — столько не виделись!

— Зачем ты, я же знаю, — спокойно продолжала Даша. — Мне не повезло. Муж на фронте погиб. Осталась с сыном... Теперь уже большой, после десятилетки техникум кончает...

Даша вздохнула; лицо ее, следуя за движением мысли, неуловимо изменило выражение. Карие глаза, еще минуту назад полные улыбки, потом — горечи, смотрели сейчас озабоченно.

— Я ведь к тебе, Яков Васильевич, по делу. Услышала, что ты приехал, вот и пошла.

— А без дела, значит, нельзя? И Яков Васильевич сразу?

— Катя у нас пропала, — не обратив внимания на шутливый упрек, продолжала Даша. — Вот мне Пазухин, секретарь наш, и посоветовал к тебе сходить.

— Это какая же Катя? — Чугаев был еще полон прошлым и, не придав никакого значения словам о пропаже, заинтересовался только именем.

— Забыл? Сестренка моя.

— Катя... Катя... — Припоминая, Чугаев прищурился, потом засмеялся, поднял на метр от земли руку. — Вспомнил! Вот такая особа с белыми косичками!

— Сказал! — невольно улыбнулась и Даша. — С той поры двадцать лет прошло, повыше нас с тобой была.

— Почему была?

— Говорю тебе — пропала.

— Ну, как пропала?

— Уехала с мужем — и конец. Четыре года ни слуху ни духу. Сколько уж запросов посылала, сюда в милицию заявляла — все без толку.

— К кому здесь обращалась?

— К капитану Савину.

— Знаю. — По лицу Чугаева скользнула недовольная гримаса. — Вот что, Даша, подожди минутку: возьму папирос, и пойдем, расскажешь все по порядку.

— Ладно.

Чугаев добежал до магазина и, пока платил в кассу, получал папиросы и шел назад, заново переживал впечатления взволновавшей его встречи. «Прошла бы мимо — не узнал, очень постарела! Жена куда моложе выглядит... А ведь какая была! Через нее, пожалуй, из Заломовска и уехал... Как бы, интересно, сложилась жизнь, согласись она тогда выйти замуж?..»

Чугаев в самом деле никогда не задумывался, счастливый он человек или нет. Да и времени задумываться над этим не было: работа, работа, работа... Он — начальник уголовного розыска, жена — судья, вечно занятая, с озабоченным суховатым лицом, энергичными жестами и повелительными интонациями в голосе: «Яков, брось папиросу!..» Может быть, особой любви и не было, так — уважение, привычка? В редкие минуты, обычно ночью, перед сном, когда бог весть по какой причине начинаешь перебирать собственную жизнь, вдруг, словно наяву, всплывало из прошлого милое лицо с чуть выдавшимися скулами и блестящими карими глазами. А вот встретил — и не узнал... В-такие редкие минуты, случалось, жалел — может быть, не больше, чем жалеют об ушедшей молодости; но каждый раз, подумав о том, что с другой женой нажил бы и других детей и не было бы у него Ленки, Чугаев поспешно отмахивался от досужих мыслей. Нет, хорошо, что все так, как есть, а не иначе! Семнадцатилетняя красавица-дочь была гордостью и слабостью Чугаева...

— Не долго я? — Чугаев на ходу подхватил Дашу под руку. — Пошли, пошли.

В маленьком кабинетике с зарешеченным окном Чугаев помог Даше раздеться, невольно отметил, что без пальто, в синем шерстяном платье, она выглядела значительно лучше: тело было моложе лица. Чугаев в этом отношении являл собой полную противоположность: лицо изменилось мало, а фигура заметно раздалась. Чугаев снял шапку, Даша ахнула:

— Зачем обрился? Кудрявый какой был!

— Сама, говоришь, стареешь, а другие, думаешь, нет? — засмеялся Чугаев. — Кудри, Даша, около ушей остались, а посредине лысина, с добрую тарелку. Моложусь!

— А что же не в форме?

— Видно, чувствовал, что тебя встречу, — снова пошутил Чугаев. — Помню ведь, как тебе не понравилось, что я милиционером стал.

— Злопамятный ты, Яков Васильевич, — покраснела Даша. — А мне не до шуток... Нет у меня больше сестры!

— Ну вот, сразу и в панику! Выводы будем делать потом. А сейчас давай по порядку.

— Ладно, — послушно согласилась Даша и, вздохнув, начала сдержанно рассказывать: — В войну тут у нас госпиталь был, Катя в нем сестрой работала...

— В каком это году?

— Работала-то она там с сорок второго, а вот про что рассказываю, — так это уже через два года было, в сорок четвертом.

— Так, так, продолжай, — делая быструю пометку в блокноте, кивнул Чугаев.

— Лежал у нее в палате лейтенант один, авиатехник. Фамилия его Гречко, Максим Михалыч... Не знаю уж, как они там познакомились, только начала я замечать: как Катя с дежурства придет, так о нем и рассказывает. Вот, говорит, немолодой уже, а совсем один, семья под бомбежкой в Чернигове погибла — сам-то он с Украины был. А какой, говорит, человек хороший!.. Я сначала значения не придала: Катя, бывало, и раньше про раненых своих рассказывала, близко все к сердцу принимала. А тут, вижу, все о нем да о нем. Потом начал этот Гречко к нам заходить. В госпитале тогда не строго было, а он выздоравливал уже, в руку был ранен... Ну, познакомились. Мне, признаться, сразу не по душе он пришелся. Бывает так: не ляжет сердце к человеку — и конец. Да ведь не во мне дело, а совета в таких случаях не спрашивают. Намекала: мало, мол, знаешь его, старше он тебя намного, и время еще такое — война, кто знает, что с ним завтра будет. Останешься, мол, вот, как я, — горемыкой...