Пучков, как и ожидал Терентий Петрович, не очень одобрительно отозвался об его выдумке инсценировать собственную гибель в волнах Кубани.
— Полковник Айвазян, судя по всему, человек неглупый и осторожный… был. И, понятное дело, нужно стараться — я говорю не только Петровичу, но и остальным — проявлять больше выдумки, находчивости, сообразительности в подобных ситуациях, — так сказал Василий Васильевич Пучков.
При этом он хмурил свои выцветшие на солнце густые брови, теплая же интонация в голосе его не исчезала.
В целом работа Мартынова и остальных разведчиков получила вполне удовлетворительную оценку.
Один из разведчиков был даже представлен к награждению орденом Красного Знамени; остальным и Терентию Петровичу — благодарность командования.
Приказ был зачитан тут же.
Когда все поднялись, товарищ Пучков попросил Мартынова задержаться.
Василий Васильевич молчал. Хмурился. Барабанил пальцами по столу, затем стал как бы наводить порядок на нем, а стол и без того чистый: две-три бумажки лежали аккуратненько, в самом центре.
Наконец Пучков вздохнул:
— Ты вот что, Петрович. Ты не убивайся. Что ж тут поделать… жестокое время, братишка… А каратели, те, что издевались над безвинным мальчишкой, приговорены к высшей мере. Час назад мне сообщили из трибунала.
Мартынов поднялся:
— Все?.. Могу быть свободным?
— Иди, — тихо сказал Пучков.
…На улице пиликала гармошка. Отчаянно пиликала, взвизгивала. Мужские и женские голоса — десять-двенадцать по крайней мере — с присвистом пели:
Никанорова солома,
Никанорихина рожь.
Никанора нету дома —
Никанориху не трожь!
И-и-эх!.. И-эх!..
Вдали, за станицей, кудлато пылился шлях, по которому час назад увезли в город Никитку. «Врачи городские, они… того… все науки превзошли, не то что какой-нибудь фельдшер!» — Терентий Петрович упрямо цеплялся за эту мысль.
Голоса. Песни. Мартынов отвечал на приветствия знакомых. Иногда улыбался. Он шел как-то боком, необычной для него походкой. То ли встречных слишком много на улице, то ли инстинктивно получалось так, будто плечом отодвигает он всю горластую шумиху.
Не осуждал ее — с какой стати! Люди веселятся, это же хорошо! Вот только сам он участвовать во всем сейчас не мог. Ну, никак!..
У колодца догнал его Захар Манько. Видать, запыхался, догоняя:
— Расстреляли гадов, высшая мера им. Цэ катам за наши слезы, за кровь нашу… за тэ, що знущалысь над малэньким Никиткою.
…Терентий Петрович шел дальше.
Сквозь тальник голубым бруском сверкнула река. Мартынов уселся на невысоком кубанском берегу и стал глядеть на воду, повторяющую все оттенки безмятежно спокойного неба. Так прошло часа полтора.
Он внезапно подумал над словами «высшая мера». В них, кроме того, о чем говорил Пучков и оставшийся где-то позади Захар Манько, имелся еще и иной смысл.
Высшая мера! Высшая мера ответственности.
Ответственности за судьбу революции.
За чистоту Коммунистической партии.
За судьбы детей наших, всего молодого поколения.
…Так думал Терентий Петрович Мартынов.
Он шел вперед, не укорачивая шага. На поясе мерно покачивалась кобура с наганом. А Мартынов шел и глядел вперед и по сторонам, то и дело останавливая взгляд на играющих мальчишках. Особенно если они были узкоплечие и русоголовые…
