Высшая мера - [57]

Захар с гордостью думал, что в ударах красноармейских частей по тем отрядам, которые недавно уходили отсюда, есть немалая заслуга Терентия Мартынова: это наверняка он, он и его товарищи-разведчики точно навели на цель. Иногда, охваченный чувством радости, Манько терял осторожность. Взгляды его были чересчур красноречивы, дескать, покончат с отрядниками, дойдет очередь и до тех, кто здесь, в плавнях. Думайте, мозгуйте, «нижние чины!»

— Ты… того… не кипятись, — шепнул Захару низкорослый плечистый казак, уроженец станицы Белореченской.

Звали казака Митькой Урюпиным, и с ним у Захара существовала молчаливая, как бы тайная связь. Дело в том, что Захар Манько, помня слова Терентия Петровича «не зевать», то есть действовать, истолковал их не совсем точно. Решил он, прежде всего, раздобыть оружие. В свободное время солдат частенько сидел на берегу Кубани, как раз на том месте, где Мартынов недавно инсценировал собственную гибель. Место это — песок, кусты, камни — притягивало Захара: здесь лучше думалось о деле, о самой жизни.

«Где-то сейчас Мартынов, наши… А добрался ли человек? Не погиб ли в дороге?» — тревожился Манько. Дни между тем стояли жаркие. Кое-кто из офицеров иногда приходил сюда искупнуться.

Однажды Захар еще издали увидел: кто-то барахтается в реке, на берегу, на травке, лежит одежда и под лучами солнца блестит желтая, туго набитая кобура. Дыхание у солдата стало шумным, сердце заколотилось. Он быстро оглянулся — ни-ко-го. «Или сейчас, или никогда! — решил он, — другого такого случая… фигу с маслом!»

Как подкошенный, упал на траву Захар, снова оглянулся, но уже медленно, прислушиваясь. Поблизости квакала лягушка. В зарослях что-то стрекотало. «Кузнечик, что ли? Кто сейчас разберет!» Обдирая локти стиранной-перестиранной гимнастерки, он пополз вперед. Часто прижимался к траве. И всякий раз чувствовал, как она — трава, сама земля — вздрагивает. Он так и не догадался, что это толчки крови, собственного сердца…

Все было сработано чисто.

Но потом началось!

Часа через два офицеры и вхмистры нагрянули во все землянки, во все шалаши, где жили казаки и солдаты. Начался паовальный обыск. Никто из рядовых не понимал, в чем дело, не считая, конечно, самого виновника.

Люди хмуро пожимали плечами, а какой-то острослов буркнул: «Вшей наших, что ли, решили пересчитать?»

Им и оказался Митька Урюпин. Но не тогда обратил на него внимание Захар Манько, а чуточку позже.

Во время обыска Захар был спокоен: револьвер он успел припрятать под деревом, недалеко от берега. Выворотил замшелый камень у самого комля, углубил руками ямку и положил туда завернутую в портянку кобуру. А сверху — тот же камень.

Наклонил голову, присмотрелся. Все выглядело естественно.

А на следующий день он извлек револьвер и заткнул его за пояс, под гимнастерку, ничего, вроде бы не оттопыривается. Вот только жаль бросать кобуру. Захар вертел ее в руках и так, и сяк. «Ох и добрая кожа!» — хозяйственная, крестьянская жилка пробудилась в нем… И в тот же миг зашелестели кусты и перед ним вырос Митька Урюпин.

Захар от неожиданности окаменел, но тут же взял себя в руки и, готовясь в любую минуту выхватить револьвер, сказал, по возможности спокойно:

— Вот, понимаешь, валяется… Ну, взял да поднял.

Улыбка у Манько получилась довольно глупая. Но казак сделал вид, что не видит ни его лица, ни чего другого. Лишь неторопливо проговорил:

— Забрось куда-нибудь. Подальше от греха…

И Митька Урюпин пошел своей дорогой.

«Выдаст?» — похолодел Захар. До вечера он был предельно осторожным, насторожен, готовый постоять за себя. А когда на вечерней поверке Митька Урюпин незаметно и озорно подмигнул ему, солдат понял: нет, не выдаст.

Ну, а сейчас наступала решительная минута. Люди, все до одного — кто с тревогой, кто с тайной надеждой — вслушивались в приближающийся артиллерийский грохот. И Митька Урюпин, бросив Захару «…не кипятись» и незаметно отводя его в сторону, сказал четко:

— Интересная положения получаца!

— Ты о чем? — на всякий случай насторожился Манько.

— Красные приближаются.

— Ну, и что же?

— А то… что мы, то исть я, здесь нахожуся, брательник же мой старший, Лексей, неизвестно где. Весьма могет быть там, среди красных.

— Могет быть, говоришь? А могет быть и в другом месте, у карателей, к примеру, так?

И тогда Митька Урюпин доверительно зашептал:

— У Буденного он, вот те крест!

— Чего ж ты, дурья твоя башка, мне сразу не сказал? — весело накинулся на него Захар Манько.

Митька степенно кашлянул:

— Хто тут вас разберет! Сперва доверишься, а потом…

Манько задумался. Потер небритый подбородок. Наконец сказал:

— Вот что, Митя. Ты мне прямо скажи: куда душа твоя тянется… Так? Твердо? Тогда ответь мне, дорогой, есть ли тут промеж ваших казаков еще какие… ну, которых сплотить можно?

Урюпин честно признался, что не знает.

— А сам ты действовать согласный? — напирал Захар.

— Согласный. Иначе б не открылся.

— Тут ведь, браток, такая история с геограхвией получается. Красные не сегодня-завтра ворвутся сюда, это несомненно. Полковник Красильников понимает эту петрушку не хуже нашего. Выхода из плавней вроде бы и нет. Но ведь, сукины дети, еще наделают делов напоследок. Перво-наперво пленных коммунистов хлопнут и пацана, что с ними… Надо упредить! Надо нам зараз, секунды не теряючи, рвануть на юг, на зустричь с нашими. Отвечай прямо, присоединяешься или остаешься тут, ждать, когда другие с тебя ярмо снимут?