Высшая мера - [8]

Не хотелось Табакову напоминать сватам и зятю о недавней финской кампании… Меняются времена, меняется тактика войн, не меняются лишь фразеры, которые любят в тиши кабинетов размахивать руками. Это приводит к печальным итогам. В 1904 году собирались шапками забросать «карликовую» Японию, а потерпели сокрушительное поражение. А ведь у главнокомандующего русской армией все было красиво расписано, вплоть до пленения микадо… Дело, конечно, не в Сергее, он повторяет чужое. А оно убаюкивает даже очень трезвых людей. И чаще всего это происходит потому, что, как говаривал тот же Бисмарк, «никогда так много не врут, как перед войной…».

— Фашизм остается фашизмом, — тихо, но твердо произнес Табаков. Поднялся, поблагодарил за хлеб-соль. — А не пройтись ли нам, Костя, по свежему воздуху? Как считаешь?

Костя солидно кивнул: конечно! Украдкой сунул пару конфет в карман: они на столе не часто бывают. В прихожей оделись. Костя втягивал в себя воздух — ему хотелось уловить запах сгоревшего пороха, окопной земли, запах разгоряченных танков, летящих в атаку… Нет, командирская амуниция не отдавала войной! От долгополой шинели, ловко наброшенной Иваном Петровичем на прямые плечи, пахнуло казенным сукном и дорогими папиросами. Яркие сапоги отражали свет керосиновой лампы и ощутимо источали будничный запах гуталина. Даже походные ремни были новенькие и скрипучие, как снег на морозе.

Луна еще не взошла, и над поселком стояла черная-черная ночь. Огней уже нигде не было. Только возле сельмага ветер раскачивал на столбе керосиновый фонарь, словно стрелочник на маневровых путях. Голосили, наверно, вторые петухи. В дальнем конце Столбовой улицы однотонно тявкала собака.

— Это у Горобцовых лает, — убежденно сказал Костя. — Она у них круглые сутки лает, как заводная. Говорят, с перепугу. Во время свадьбы старшей дочери дядька Устим внес в мешке кошку и собаку, да как встряхнет их там — они беду делают! Танька говорила: все животами полегли со смеху. После этого кошка стала уходить из дому за три дня до гулянки. Чует. А этот вот облаялся совсем…

— А кто эта самая Танька?

— Младшая дочь дядь Устима. Мы с ней в одном классе учимся.

— Вероятно, хорошая девочка, отличница?

— Да-а! — Костя пренебрежительно мотнул рукой. — Отличница, но задавака — поискать таких!.. А на войне, Иван Петрович, здорово страшно?

— Жутковато, Костя. Первый раз у меня от страха шапка на волосах приподнималась.

— А я для войны невезучий, — вздохнул мальчишка. — На озере Хасан надавали самураям, на Халхин-Голе тоже, белофиннам наклали, а я все… А когда вырасту окончательно, никто не посмеет на нас лезть…

Табаков улыбался, но Костя не видел этого в темноте. А улыбался Иван Петрович с грустинкой… Война! У всех это проклятое слово на языке. Даже у мальчишек. Он-то знал, что и на Костину долю хватит в мире пороху и патронов. Озеро Хасан — всего лишь разведка боем. Уж лучше бы Костиным сверстникам всю жизнь «не везло», чем под пули идти.

— Тебе сколько лет, Костя?

— Скоро пойдет четырнадцатый. А что?

— Моему Вовке одиннадцать. Приедем с ним как-нибудь, познакомлю. Летчиком мечтает стать. Все время самолеты мастерит. — По тону чувствовалось — заскучал командир по сыну.

Они вышли на крутой берег старицы. Тут дуло, а внизу было тихо, и на черной воде неподвижно лежали звезды. «Будто зайцы наследили, — подумалось Табакову. — Хорошо бы с ружьишком побродить по свежей пороше. Каждый год собираюсь — и все не получается… В будущем году возьму отпуск, заберу Вовку с Машей и укачу в какую-нибудь глухомань, хотя бы даже сюда…»

А Костя видел в воде воспаленные глаза таинственных голодных рыб, они смотрели на темный угрюмый яр, где стояли Костя с командиром. Одна звезда сорвалась, показалось, что это вспугнутая рыба метнулась в глубину.

Внизу, у воды, засмеялась девушка. Может быть, звезда высекла этот девичий смех? Но Костя услышал и шепот.

— Русалки на берег вышли, Костя…

За пойменным лесом показалась малиновая макушка луны. Потом луна вся вылезла, огромная, красная. Замолк горобцовский пес, возможно, очумело смотрел на небесное чудище, озарившее все вокруг багровым светом. Как при пожаре.

В лунном зареве Костя увидел фигуру майора, застывшую над обрывом. Пожалуй, так бы вот Иван Петрович следил за ходом боя, а Костька-порученец, подобно чапаевскому Петьке, ждал бы его коротких приказаний и потом птицей летел бы туда, где бой, где сеча…

И еще Костю точила, мучила мысль о том, что Иван Петрович воевал в здешних местах, а он ничегошеньки об этом не знает. Изнывая, Костя выдохнул:

— А вы Чапаева живого видали? Настоящего.

— Видел, Костя. Он же у нас, в самарских степях, начинал. Мы с братом двоюродным к нему в отряд записались… А белочехи отца его в отместку расстреляли…

— А брат ваш… тоже красный командир? — Костя боялся даже дыхание перевести.

— Брат погиб при первом штурме Уральска, в восемнадцатом. Мы ведь несколько раз подступались к казачьей вашей столице… Уральск ведь был головой и пупом старого казачьего войска…

В соседнем доме простуженно прохрипела дверь на несмазанных навесах. Кто-то вышел на крыльцо, откашлялся, прочищая горло, и начал спускаться по скрипучим ступенькам.