Высшая мера - [216]

3

Болдин угадал, представив Гудериана стоящим возле карты. В те минуты, когда командарм разговаривал с Жуковым, Гудериан, уперев ладони в край стола, размышляюще горбился над картой боевых действий. И приходил к выводу, что дела у него действительно более «хреновские», чем у Болдина. Чтобы закрепить достигнутое, необходимо наступление. Чтобы продолжить наступление, нужно прочно оседлать шоссе и железную дорогу Москва — Тула. А чтобы прочно оседлать их, необходим мощный удар 43-го армейского корпуса с запада, навстречу танковым частям, прорвавшимся к шоссе и железной дороге с востока. Но корпус топтался на месте.

В тот же день, 3 декабря, Гудериан на своем командирском танке выехал из Ясной Поляны. Переночевав в деревне Грязново, с утра стал знакомиться с боеспособностью соединений корпуса. Посетил командный пункт 31-й пехотной дивизии. Побывал в 17-м пехотном полку и в его 3-м егерском батальоне. Встреча с солдатами батальона растрогала генерала: много лет назад именно в этом батальоне он начинал свою военную службу, командовал его 11-й ротой.

Гудериан как бы не видел изнуренных, обмороженных людей, не замечал нехватки теплого обмундирования и того, что солдаты одеты кто во что, как бы не слышал, что в баках боевых машин остались последние капли горючего… Он ничем не мог помочь, как никто ничем не мог помочь ему, Гудериану. Фюрер даже мысли не допускал об отходе, о пассивной обороне. Фюрер требовал наступления. Германии и фюреру нужна была Москва. И Гудериан должен был, обязан первым войти в русскую столицу, хотя бы, как уже было сказано им, на последнем оставшемся у него танке.

В жарко натопленном зале бывшего сельского клуба, чудом уцелевшего, он сказал, прощаясь с командирами рот и батальонов семнадцатого полка: «Друзья мои, нет отчаянных положений, есть отчаявшиеся люди. Верю, вы не из них. Окончательный разгром врага близок. Ускорьте его! До встречи в Москве, друзья!»

И, застегнув шинель, направился к выходу. Прямой, несгибаемый, как судьба.

За околицей, за лесом кроваво догорал закат. Он обжигал морозом. Гудериан вспрыгнул на гусеницу своего танка. Уже стоя по пояс в люке башни, из-под большого лакированного козырька оглядел и шуршащие, бегущие под ветром красные снега, и розоватую чернь молчаливого леса, и остывшие пепелища. За дальним взгорком различил купол церкви с крестами, и почудилось ему, будто вовсе это не маковка уцелевшего храма, а вскинутый кулак.

Спустился в чрево машины, захлопнул за собой крышку. Здесь было теплее, пахло бензином, разогретым машинным маслом, кислинкой электролита от аккумуляторных батарей. Растер ладонями уши и щеки, фуражку сбросил в углубление башни позади себя, натянул на голову просторную и теплую шапку-ушанку: чего русским не воевать в таких шапках!

Взвизгивала под гусеницами оледенелая дорога. Разогревшись, глухо ворковал трехсотсильный «майбах». Находя невидимые щели, посвистывал ветер. На казеннике орудия, слева, натачивался язычок снега. В полутьме машины он светился свежо и колюче. К нему даже в перчатке боязно прикоснуться, таким он казался обжигающим, холодным.

Неожиданно вспомнилось, как под сапогами издевательски громко скрипел снег, когда шел от клуба к танку, точно выговаривал: weg-Wicht, weg-Wicht![25] Человек не суеверный, Гудериан вдруг услышал в этих звуках некий символ, некое недоброе предвестие. И пожалуй, впервые с жесткой прямотой подумал, что Москвы ему не видать. По крайней мере, в этом году. Еще более утвердился в своей кощунственной мысли полутора часами позже, когда во тьме, средь разыгравшейся вьюги, танк его по обледенелому скату ссунулся в забитый снегом овраг. Сколько ни мучились, выбраться не смогли. Спасибо, подвернулся автомобиль связи штаба, он и отвез Гудериана в Ясную Поляну, к горячей крестьянской печке. Отогреваясь, он мрачно подумал: «Мы, кажется, выбиваемся из сил. Ухватили русского медведя за заднюю ногу, он бешено отбивается, а мы держим… Пока не раскроит нам череп…»

И все же подтвердил свой приказ: наступать! И 43-й армейский корпус следующим утром с запада возобновил наступление в сторону шоссе и железной дороги Москва — Тула. Чтобы замкнуть кольцо вокруг Тулы, соединиться с перехватившими эти коммуникации танкистами. Чтобы потом — прямиком на Москву.

«Да поможет нам бог!» — Гудериан перекрестился. Он не вспомнил русской пословицы: на бога надейся, а сам не плошай…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Черт знает что творилось кругом! Максу казалось, что его закупорили в пустой железной бочке, а бочку столкнули с крутого косогора, кувыркается она вниз, громыхает, подпрыгивает так, что вот-вот голова отлетит в одну сторону, печенка — в другую, а душа — в третью. Мозги всмятку, язык прикушен, задница разбита, на лбу шишка, а руки не знают, за что ухватиться.

Его голубая мечта исполнилась: он участвует в ночной танковой атаке. Причем атака сверхнеобычная. Психическая! На сумасшедшей скорости! С включенными фарами! С раздирающим душу воем сирен!

Господи всемогущий, если ты есть, спаси наши души грешные, если таковые имеются! Фунтовую свечку поставлю во славу твою! Не дай сгинуть в этом стальном гробу, в этой ночной степи, среди этих ополоумевших, перепившихся танкистов. Наивный болван Рихтер, ты думал, что они орали и аплодировали тебе, твоей пламенной речи. Хотя выступал ты и впрямь неплохо, честное слово, неплохо! Но Вилли, влезая в танк, ржал: «Гы-гы, не задавайся, земляк! Я приказал выдать им тройную порцию шнапса. Город приказано взять любой ценой…»