Высшая мера - [179]

И девушка не поняла ее внезапной перемены.

Теперь Леся почти каждый день получала от Артура письма, длинные, как степные дороги, и, похоже, радостные, как весенняя перекличка журавлей в небе. Когда человек счастлив, он необычайно щедр, готов делиться своим счастьем с каждым встречным. Человек не может в одиночку ни радоваться, ни горевать.

— Вот ты послухай, Настусенька, послухай, што он пишет! — И Леся, счастливо шмыгая носом, сглатывая слова, начинала читать Насте письма Артура.

Но Настя довольно резко отказалась быть ее наперсницей:

— Не надо! Они же тебе… Нехорошо в чужие тайны лезть…

Замечая на себе странные взгляды Насти, Леся смущенно прятала письмо и вспыхивала:

— Ой, да у нас же ничего-ничего! Мы только целовались!..

Или:

— Ой, да не завидовай, Настуся! Вернется и до тебя твой Сергей. Ты ж такая красивая, такая красивая, што и слов нема сказать!..

А сегодня Леся, получив от Артура очередное письмо, вдруг внимательно и настороженно посмотрела на Настю.

— Слухай, Настусенька, а какая твоя девичья фамилия? Чи ни Огнева?

— Огнева. А что?

Настя уже догадалась, почему спрашивала Леся, и кусала губы, чтобы не расплакаться. Конечно же Леся написала Артуру о том, где и с кем живет, а тот заподозрил: не та ли Настасья, от которой удрал, не помахав даже ручкой? Неужто помнит?.. Села на кровать рядом с Лесей и, уткнув лицо в ладони, заплакала.

— Он… тебя… обманул?

Настя нашарила под подушкой платок, вытерлась.

— Нет… не обманул… Но я его люблю… Мы расстались…

— Я ему все, все напишу! — страстно погрозилась Леся, и в ее голосе, будто в холодном чистом ключе, звенели льдинки, ударяясь одна о другую.

— Не надо, Леся… Может, у вас очень серьезное… Любовь нетрудно потерять. А вот как вернуть ее?.. Не горячись, девочка, не надо. Напиши, что нет, не та это Настя, другая у нее фамилия…

Леся до самого вечера плакала. Вечером собрала свои пожитки (шинель да солдатский вещмешок со сменой белья) и, как ни отговаривала ее Настя, ушла к Каршиным.

— Я не сможу, Настусенька. Не сможу на твоих глазах… Я ж его люблю…

Осталась Настя опять одна. С несмышленышем сыном. Почему ее оставляют? Почему она всегда брошенная? Артур. Сергей. Теперь вот и Леся… Одна знакомая, лицом дурнушка, говорила: лучше быть несчастной, чем некрасивой. Несчастье, мол, не вечно, а уж некрасивость — по гроб. Но она, Настя, несчастна. Она очень долго несчастна, с самого рождения. Много ль проку от красоты!..

Их с Лесей мог рассудить только тот, кто никогда не любил.

Хорошо было с Лесей, главное — неодиноко. А теперь… Леся — умница, она правильно поняла и себя, и Настю. И может быть, оценила молчаливое, плачущее мужество Насти последних двух недель, когда Леся стала получать от Артура письма.

Время — лекарь? Возможно, и забудется, травой зарастет все. А пока что — ой же тяжело на сердце! Да и у Леси… Война же! Сколько похоронок пришло на поселок! Нет-нет, пусть берегут Артура его судьба и наша с Лесей любовь! Пусть…

Настя прячет руки в рукава пальто (рукавички забыла дома впопыхах), ускоряет шаг, отвлекает себя: не проснулся ли там ее кроха. Надорвется от рева. У Ивана Сергеевича все полной мерой: реветь так реветь, во все горло, до посинения, спать так спать, может ни разу не проснуться с вечера до утра, сосать — тоже всерьез, до молочной отрыжки.

Иван Сергеевич…

Стольников и не знает, какой у него замечательный сынище растет. Может, женился на другой? О нет, Стольников слишком любит свободу и, кажется, очень любил ее, Настю. Может, уже где-то голову сложил? И может, стояли над ним, мертвым, такие же заросшие, прокопченные, угрюмые товарищи, как стояли сейчас над телом умершего гуртоправа? Им, бедным, завтра еще и могилу копать. А земля промерзла, затвердела, как камень. Нет, пожалуй, Устим Данилыч кого-нибудь из колхозников отрядит рыть ямину. Он сильно переменился за последние дни, как стал председателем колхоза. Раньше был трехжильным, а сейчас вроде бы стожильный: всюду успевает, кому надо поможет, слово бодрое скажет, кому надо — не постесняется матюка подкинуть. И колхозники качают головами: как же они раньше не знали, что в нем такой председательский талант дремлет! Был просто Устим, дядька Устим, а теперь через дорогу люди уважительно шапку ломают: «Наше вам почтеньице, Устим Данилыч!» А как же, голова колхоза. Круглая печать в кармане, на которую он долго и шумно хукает, прежде чем к бумаге пришлепнуть. Конечно, это не погибший Костров Вениамин Данилыч, но все же, мужик не без царя в голове.

И опять думы Настины — об Артуре, о нем, проклятом, неразлюбленном. А вроде бы и не стоил он ее дум, ой не стоил! Хотела заслониться Сергеем, забыть, начала семью строить — ан стена-то без раствора клалась, чуть тронули — и рухнула. Посреди развалин лишь она, Настя, осталась с ребенком у пазухи.

Ну а была б ли она счастлива с Артуром? И что же такое вообще любовь настоящая?

Вспомнился вдруг один спор, случайно подслушанный ею в библиотеке фельдшерской школы. Она стояла за стеллажами, выбирая книгу, а пожилая библиотекарша и молодая, вчерашняя выпускница литфака, спорили о любви. Молодая горячо доказывала, что настоящая любовь та, что на всю жизнь, рука об руку, душа в душу. А седая библиотекарша легонько, покровительственно улыбалась: