Высшая мера - [19]

11

Костя оставил позади хуторские дома, поднялся крутой дорогой на холм. Премудрая Натаня, Кочкарин с его заботами, милицейские облавы — все это было не нужно и не ко времени, хватало своих хлопот.

Хутор остался дремать над просторной водой Цимлы, скупо расцвеченной во тьме красными и белыми огнями бакенов, створов, спешащих в ночи буксиров с тягою, груженых теплоходов, а Костя погнал машину вперед, к поселку, торопясь и спеша, словно вырываясь из западни.

В конце пути на мост через Дон он въехал не сразу. На той стороне сиял электричеством стеклянный домнк поста ГАИ. По весне там дежурили круглосуточно. И ехать открыто мимо, словно доложить: "Вот он — я", конечно, не стоило.

На площадке перед въездом на мост Костя подождал и пристроился позади двух холодильников-трейлеров. Расчет оказался верным: дежурный гаишник трейлеры остановил и пошел к ним проверять документы. Костя проехал незамеченным.

В поселке, по темным улицам, он подрулил к родительскому дому. Мать спала, и, видно, крепко спала, умаявшись за долгий день.

Открыв гараж, Костя поставил машину. Теперь оставался короткий путь до колхозной караванки, а там, лодкой, водой — в бригаду.

Он приехал к землянке далеко за полночь. Ночь стояла безлунная, звездная. На берегу и на катерах — темно. Заглушив мотор, Костя услыхал сиплый говорок Форкопа.

— Это кто? Ты, Любарек? Я тебя издали угадал. По мотору. Этому дураку говорю: слухай, Любарек бежит. А он косоротится. Иди, Костя, согрейся. Выпьем с тобой. А то весь день с дураками.

Во тьме, в тишине, Форкоп звякал посудою и говорил не переставая:

— Дома бабы вылупили глаза. Лезь, говорят, на трубу, сажу чистить. Дуры, говорю, во-первых, не сажа, а сапуха, кацапы поганые. А во-вторых, я эту сапуху туда не пихал.

Костя, усмехаясь и успокаиваясь, слушал Форкоповы привычные речи.

— Дома — дураки. И на воде с дураком связался. Вот он — инженер, науки изучал. Математику. А мне математика не нужна. Ты за веслами научись по-доброму сидеть.

Форкоп во тьме булькал и звякал, наливая питье в стаканы.

— Как рыба? — спросил Любарь.

— Рыбка есть. Мы с дураком сплыли и взяли пять ящиков. Хотя он — дурак и лодку держать не умеет. Давай выпьем.

Костя почуял голод, пошел на камбуз, в ларь заглянул, издали, с кормы, спросил:

— Ребята на месте?

— На месте, — ответил Форкоп. — Все спят.

— Как у них?

— Тонны три сдали. Кидали два раза.

Костя принес колбасы да луку, поставил чайник на плиту. Уселись за столиком, на палубе, выпили. Форкоп подобрел, позвал напарника:

— Иди глотни, надолба.

Тот разом оказался на катере.

— Ментов не было? — спросил Костя.

— Чужих не видно. Свои — мыкаются.

— Чего мыкаются?

— Как всегда, бакланят.

— Меня не спрашивали?

— Вроде нет.

Костя выпил, поел, и сразу потянуло его на сон. Расхотелось и чай пить.

— Пойду спать, — сказал он. — Чайник на плите.

— Заварю… — ответил Форкоп. — Чифирну, и поплывем. Кинем разок и поедем. На караванке никого нет?

— Вроде не было.

Костя закурил и пошел на берег. С катера неслось обычное:

— Дурак ты и есть дурак. Додумался. Я тебе сто раз говорил: деньги не балычат. Мы его и за четвертную загоним. А ты — на балык. Вставай, не дреми. Копеечку надо зарабатывать. Ты же грамотный, газеты читаешь. А там пишут: весенний день, он целый год кормит и поит. Понял, надолба?

Двери землянки были закрыты, и под низкою крышей томился крепкий настой табачного дыма и пота, сохнущей одежды и рыбьей чешуи. От печки тянуло теплом. Похрапывали.

Любарь сразу уснул. А очнулся с головой ясной и трезвой. Брезжило утро. Двери землянки были распахнуты. По полу тянуло живительным холодком. На душе было спокойно, и о том, что позади, думалось безмятежно: "Ну, попался, так что ж… Не впервые такое, и с кем не бывает. И грех жаловаться: ребята из милиции прежде не подводили. Не подведут и теперь. Что-нибудь да придумают…"

Кот Рыбалкин — рыжая бестия — подошел к кровати, помурлыкал: вставай, мол… Костя поднялся, включил приемник. Заиграла веселая музыка, в кроватях заворочались.

У землянки Дед цедил свою утреннюю цигарку. Он был в ватных брюках и свитере. А утро вставало теплое, с туманом над водой.

— Приехал? — здороваясь, спросил Дед.

— Приехал, — ответил Костя. — Ничего, перемелется. Не впервой.

— Это точно, — вздохнул Дед. — Такая наша жизнь. Только и гляди: не меня ли ищут, не меня ли ловят.

— Я, Дед, вот чего думаю, — откровенно сказал Костя. — Рисоваться мне все равно надо поменьше. А если уйти вверх? Там были места. Старые тоня. Можно малую приволочку кидать.

Дед задумался, а потом стал кивать седой головою.

— Можно, можно… На Красные яры уйти, — указал он пальцем вдаль. — На Платов проток, на Монастырскую россыпь. Там есть уловистые места. Татарка, Харсеев, Кутерьма. Не ходят туда, поближе норовят.

— А мы пойдем, — решил Костя. — Подале от глаз.

Вышел из землянки помятый со сна Матвеич и удивился:

— Проспал… Вот это да! И тебя не слыхал, когда ты приехал. Сплю и сплю.

— Снотворного, видно, принял бутылку-другую, — усмехнулся Костя.

— Нет, выпить, конечно, выпил. Но это что-то другое. Чего-то напало. Тебе Дед говорил? Сдали неплохо. Тот день почти три тонны. И вчера не меньше. Накладные — в тетрадке, я все сложил.