Высота - [5]

Он увидел, как человек, держась руками за натянутый трос, оттолкнулся от подмостей, на которых стоял, оплел трос ногами и стремглав понесся вниз.

Несколько раз Пасечник — нетрудно было узнать его — тормозил спуск, сильно зажимая трос ногами, чтобы погасить скорость, а затем снова разгонялся и летел вниз.

Наконец, еще раз притормозив, Пасечник коснулся земли согнутыми в коленях ногами, тут же выпрямился, отпустил трос и задымил папиросой, которая торчала у него в сжатых зубах.

Может быть, всего секунд пятнадцать — двадцать продолжался этот спуск; в такой отрезок времени не успевает сгореть спичка.

Пасечнику совсем не хотелось встретиться сейчас с прорабом, но Токмаков уже повелительно махал рукой, подзывая к себе.

Пасечник подошел лениво, вразвалку.

— Это еще что за номер, товарищ Пасечник? — спросил Токмаков, с трудом сдерживаясь.

— Прямое сообщение, товарищ прораб! Без пересадки. Кратчайшее расстояние между двумя точками. А то пока оттуда по лестницам…

— Так можно и на тот свет приехать. Без пересадки. Шестьдесят метров — все путешествие.

Пасечник презрительно свистнул.

— Как бы не так! Помирать нам рановато. Поскольку есть еще у нас на домне дела. Думаете, я — совсем младенец!

— Хорош младенец!

— А это вот?

Пасечник снял рукавичку — под ней надета еще одна.

— На Тагилстрое тоже один хотел на землю спуститься, — сказал Токмаков зло, — а оказался в земле. Стальная нитка от троса прошила ладонь, он отдернул руку и… «между двумя точками».

— Мало ли глупостей чудаки делают! — Пасечник пригладил волосы.

— Об уме вам, Пасечник, в данную минуту лучше совсем не упоминать.

Токмаков поспешно достал папиросу. Пасечник протянул ему свой дотлевающий окурок, но Токмаков сделал вид, что не заметил, отвернулся и чиркнул спичкой.

— Предположим, вы только покалечили бы руку. Что же? Государство вам за озорство бюллетень должно выдавать?

— Я и с бюллетенем, когда лихорадка была, работал. Вы же знаете!

— Знаю. — Токмаков чувствовал, что у него уже иссякает запас спокойствия, и он с большим трудом удерживается от того, чтобы не накричать. — А все-таки, товарищ Пасечник, придется у вас разряд снять.

— Это за что же?

— За нарушение правил техники безопасности. Злостное нарушение! Это не первый случай!

— Ну что же, снимайте. Если есть такое право. Просить: «Дяденька, больше не буду», — не собираюсь.

Пасечник картинно откинул со лба и пригладил чуб, чуть-чуть задержав пальцы, прежде чем отнять их.

И все это так невозмутимо, будто единственное, что его сейчас беспокоило, — хорошо ли лежат волосы, не увидят ли девушки его растрепанным.

— Разрешите идти? — спросил он с подчеркнутой отчужденностью.

— Идите.

Пасечник повернулся на каблуках.

Токмаков посмотрел ему вслед. Спина и коротко остриженный рыжеватый затылок выражали горькую обиду.

«Ничего, я тебя обломаю», — подумал Токмаков. В ушах его все еще звучал обиженный и в то же время заносчивый голос Пасечника: «Ну что же, снимайте разряд, если есть такое право».

Токмаков вынул блокнот, помедлил и составил проект приказа: «За злостное нарушение правил техники безопасности снизить бригадиру Пасечнику Н. П. разряд сроком на один месяц».

3

Продолжительный гудок паровоза. Ему ответил дискантом паропутевой кран. Подали голоса другие паровозы. Пронзительный свист, крики «кончай», «шабаш» и железный трезвон — это бьют прутом в пустой баллон из-под кислорода.

Обеденный перерыв.

На земле прекратили работу почти все. На своих местах остались лебедчики, такелажники, крановщики — все, кто связан с работающими наверху. От иных верхолазов столовая, казалось бы, рукой подать, вот виднеется ее покрытая шифером крыша. Но не так просто спуститься с монтажных высот, а затем вновь забраться туда.

Вот и сейчас нельзя приостановить подъем, оставить груз на полдороге, у крана «в зубах».

И только когда подъем был закончен, Матвеев далкоманду на обед.

Вадим Пудалов шел в столовую. За ним с видом просителя плелся лебедчик Хаенко.

— Понимаешь? Растратился! — По лицу Хаенко блуждала беспомощная улыбка. — Потеха… С утра без корма. Ну что тебе стоит? Подбрось два четвертака до получки.

— Все-таки интересно, куда твоя получка девалась?

«В самом деле — куда?» — попытался вспомнить Хаеико. Последняя выпивка, конечно, влетела в копеечку. Какие-то типы сели за его столик, а он навязался к ним с угощением. «Я плачу!» Потом спрыснули новую дружбу. А кто они такие, эти друзья? Как их зовут хотя бы? Наутро Хаенко подсчитал деньги, выяснилось, что он затронул и те, которые отложил для матери. Он нащупал в кармане измятый бланк почтового перевода; этот заполненный бланк валялся у него в кармане уже недели две.

— Да что ты о моей получке печешься? Не знаешь, что ли? Пришлось матери отправить. Факт! Сразу за два месяца.

Вадим недоверчиво покачал головой.

— Провалиться мне через три земли, если вру! — поклялся Хаенко, не пряча глаз; светло-голубые, они словно выгорели на солнце заодно с белесыми ресницами. — Ну, выручи!..

— Надо аккуратнее тратить, — сказал Вадим, со вздохом доставая деньги. — Ты что-то в рюмку стал часто заглядывать. Каждый день в «бенилюксе»…

Так строители называли пустырь у трамвайной остановки, на котором стояли рядком, один беднее другого, три дощатых сарайчика. Назывались все три по-разному: «Буфет», «Ларек пиво-воды» и самый жалкий — «Павильон».