Высота - [25]

Гриша рос под присмотром няни. Годы шли незаметно, внук, почти во всем копируя отца — в характере, в походке, даже в почерке, — радовал деда. А в девятом классе Гриша заявил твердо: после окончания школы будет поступать в военное училище. Знал Казаринов, что это решение внука — не сгоряча, не с бухты-барахты, а после хотя и детских, но глубоких раздумий, навеянных рассказами деда о том, каким храбрым и мужественным командиром был отец Гриши.

Казаринов закрыл альбом с завещанием, положил в сейф, запер на ключ. Место, где он хранил ключ, знали только Фрося и Григорий: под столешницей письменного стола. И чтобы лишний раз убедиться, что Фрося не забыла это, на всякий случай спросил, войдя на кухню:

— Фрося, ты не забыла, где я прячу ключ от своего стола?

— Да вы что?! С чего бы это забыть-то? Пока еще в своем уме. А что? — В душе ее колыхнулось тревожное предчувствие.

— Да это я так… На всякий случай. Сама же сказала: не к теще на блины еду, а за Можайск… А там сейчас дела идут горячие… — Что-то еще хотел сказать Дмитрий Александрович, чтобы успокоить сразу чем-то встревоженную Фросю, но звонок в коридоре оборвал его на полуслове. — Ну вот и приехали за мной. Пора одеваться.

Порог квартиры академика порученец генерала Сбоева перешагнул нерешительно, даже робко, словно боясь нарушить неведомый ему этикет в обращении с высокопоставленным штатским лицом. Было видно, что больше всего смутили капитана ордена, сверкающие на груди Казаринова, и значок депутата Верховного Совета СССР. Такие высокие ордена он видел только на кителе командующего Московским военным округом генерала Артемьева, да и то только один раз. Но, заметив смущение капитана, Казаринов сразу же подбодрил его:

— А вы, молодой человек, точны! По вам можно сверять часы… — Достав из кармана жилетки старинные серебряные часы, Казаринов нажал кнопку, и крышка со звонким щелчком раскрылась. — Ровно шесть ноль-ноль. Я в вашем распоряжении.

— Такая служба, товарищ академик! — четко ответил капитан, сдержанно улыбаясь.

— Лучше не «академик», а просто Дмитрий Александрович, — добродушно сказал Казаринов.

— Вас понял, товарищ академик!.. — И тут же капитан махнул рукой: — Виноват, Дмитрий Александрович!

Казаринов не заметил, как между ним и порученцем генерала Сбоева, словно из-под земли, появилась Фрося. На левой руке она держала зимнее пальто с серым каракулевым воротником, а в правой — серую каракулевую папаху и шерстяной шарф.

— Да ты что, Фрося?! В октябре — зимнее?! — Вопросительный взгляд Казаринова метнулся на капитана. — Да меня на Бородинском поле примут за Деда Мороза!.. Что вы скажете на этот счет, капитан?

Несколько освоившийся порученец нашелся быстро:

— Только так, Дмитрий Александрович!.. На улице минус семь. Метет колючая поземка. Машина у нас холодная. А Бородинское поле уже под снегом. Прибывающие в Москву части переобмундировывают в зимнее.

Фросе капитан понравился сразу. Подхватив из ее рук зимнее пальто (только сейчас он заметил, что оно было на беличьем меху), он с каким-то особым шиком, недоступным медлительной Фросе, помог академику одеться.

И все-таки как ни крепилась Фрося, проведшая ночь в бессоннице, не смогла скрыть волнения, голос ее дрогнул, губы мелко затряслись, когда Казаринов, стоя перед зеркалом, надевал папаху. Приосанившись, он отдал Фросе честь и по-военному отрапортовал:

— Академик Казаринов отправляется на митинг защитников Москвы!.. Так и отвечай всем, кто будет мне звонить из академии или из университета. Ясно?..

— Господи!.. Сохрани вас царица небесная!.. — глубоко вздохнув, со стоном произнесла побледневшая Фрося. — Со вчерашнего дня сердце болит. Будто недоброе чует. Берегите себя… Ведь там, наверное, стреляют.

— Будет исполнено, Фрося, — наигранно-шутливым тоном сказал Казаринов и, склонившись, поцеловал ее в лоб. — Если можно будет — позвоню оттуда.

Машина, на которой приехал капитан, не обогревалась. «Фрося молодец, — подумал Казаринов, поежившись от холодка, ползущего за ворот. — Если б не она, дрог бы сейчас в осеннем пальто и шляпе».

Рассекая снежные вихри, за ночь наметенные поземкой, машина выехала со двора и утонула в темени московских улиц.

За двойными утепленными окнами, занавешенными тяжелыми портьерами, ночная военная Москва из квартиры слышалась совсем не такой, какой она предстала чуткому уху сидевших в машине. Уже на Садовом кольце эхо войны давало о себе знать лязгом гусениц идущей с притуманенными фарами танковой колонны. И кругом — ни души, кроме идущих танков да продрогших от студеного ветра на перекрестках военных регулировщиков.

По отрывистым командам, которые время от времени капитан бросал шоферу, Казаринов понял, что порученцу командующего ВВС Московского военного округа генерала Сбоева приходится не впервые пробираться сквозь колонны боевых и транспортных машин. Время от времени давая короткие звуковые сигналы впереди идущим крытым ЗИСам, шофер уверенно вел машину, лавируя между медленно ползущими на перекрестках грузовиками.

Казаринов знал, что линия фронта с каждым днем все ближе и ближе подходит к Москве, что под Вязьмой окружены четыре кадровые армии, что враг занял Юхнов, Гжатск, подходит к Можайску и Волоколамску, идут бои за Калугу и Калинин. А потеря Калинина — это уже угроза столице с севера… Эти известия волновали жителей Москвы с каждым днем все сильнее. Ярославский и Казанский вокзалы были забиты беженцами и москвичами, эвакуирующимися целыми семьями на восток, все шоссейные и проселочные дороги, идущие от столицы на восток, были запружены машинами всех марок, увозящими людей, документы, ценности, оборудование, станки…