Высота - [23]

— Не мешайте мне, Дмитрий Александрович.

Казаринов тихо прикрыл за собой дверь.

Из своей комнаты Фрося вышла минут через двадцать, одетая во все черное. На голове у нее был белый платок в темный горошек. В этом одеянии она обычно ходила в церковь.

— Ты куда собралась, Фрося? — спросил Казаринов, стараясь по выражению ее лица определить, что она задумала.

— Куда-куда… На кудыкину гору. Не видите — в церковь.

— Ты же не собиралась. Да вроде сегодня и праздника нет никакого.

— Для меня сегодня праздник. Такой же, как и для вас. Не маленькая, знаю, когда вы свой пиджак с орденами надеваете.

— Да, ты права, Фрося. Сегодня у меня великий праздник! — словно оправдываясь, проговорил Казаринов, чувствуя нелепость своего парадного облачения. Увидев, как Фрося, отвернувшись, принялась считать деньги, завязанные в носовом платке, не удержался от любопытства: — А зачем деньги с собой? Не в магазин же идешь.

— В церкви деньги тоже нужны.

— Зачем?

— Вы что, забыли, что Гришенька крещеный? Правда, хоть тайком от вас, но крещеный. И не где-нибудь в захудалой церквушке, а в Загорске, в Троицко-Сергиевской лавре.

— Так зачем же тебе в церкви понадобятся деньги? — допытывался Казаринов.

Фрося, вскинув свою гладко причесанную на пробор седую голову, с которой сполз платок, строго ответила:

— Молебен по Гришеньке хочу отслужить. Заслуживает он, чтобы царица небесная уберегла его от пули и от хвори.

— Так зачем же ты решила тратиться? — растерянно проговорил Казаринов и торопливо полез в нагрудный карман. — Я дам тебе деньги. Как-никак Григорий мой родной внук, да и я вроде пока еще не обнищал. Сколько нужно для этого?..

Фрося осуждающе посмотрела на академика и отстранила его протянутую руку, в которой он держал сотенную бумажку:

— Не вводите меня в грех, Дмитрий Александрович. Вы ведь тоже крещеный. Да и годами постарше меня. Пора бы знать, что на чужой копейке молитва не держится. Сваливается. — Перекрестясь, она направилась к выходу. — Поеду в Елоховскую. Там сегодня большая служба. Ужин на плите. Разогревайте сами. — С этими словами Фрося поправила сползший с головы платок и, на ходу перекрестившись, вышла.

Прошло больше часа, а генерал Сбоев не звонил. «Не должен забыть. Он не такой. Да и просьба-то моя не ахти уж какая сложная, — думал Казаринов, нервно расхаживая по кабинету. Остановившись, еще раз перечитал письмо Григория и бережно вложил его в удостоверение депутата Верховного Совета.

Телефонный звонок, раздавшийся за его спиной, когда он рассматривал в альбоме фотографии Григория, испугал его. Словно боясь, что второго зуммера может не быть, Казаринов, споткнувшись о ковер, кинулся к телефону. Звонил генерал Сбоев. Извинившись, что закружился в неотложных делах, генерал сообщил Казаринову: ему удалось связаться по телефону с командующим армией, в рубеж обороны которого входит Бородинское поле.

— Как его фамилия?

— Его фамилию… я могу сообщить только лично. По званию он — генерал-майор. Я передал ему, что вы хотите выступить перед бойцами и командирами одного из полков его армии. Он приветствует вашу просьбу. И ждет вас завтра утром в девять ноль-ноль у себя на командном пункте. В полках его армии сейчас идут митинги. Предстоят тяжелые бои. Генерал вас знает.

— Как знает — лично?

— Нет, лично он с вами незнаком. Он знает вас по газетам как депутата и как известного ученого.

— А вы сказали генералу, что в одном из полков его армии находится мой внук, Григорий Казаринов? — кричал в трубку старческим дискантом академик, хотя никакой нужды повышать голос не было — слышимость была отличной.

— Сказал. Генерал для себя отметил номер полевой почты воинской части, в которой служит Григорий.

— А кто отвезет меня к генералу на командный пункт? — не снижая тона, кричал в трубку Казаринов.

— Этот вопрос я решил. Ровно в шесть ноль-ноль завтра утром за вами придет машина из моего штаба. Пропуск для вас выпишут. Его передаст вам мой порученец. Все ясно? Он скажет вам фамилию, имя и отчество командарма.

— Ясно!.. — по-солдатски четко ответил академик, выпрямившись и крепко прижимая к уху телефонную трубку.

— Когда вернетесь, пожалуйста, позвоните мне. Лучше домой. Где-то после двух ночи. Привет от меня Григорию. Скажите ему, что над ними мы постараемся выпустить таких ласточек, что всем чертям станет тошно. До встречи, дорогой Дмитрий Александрович. — Из трубки понеслись короткие гудки зуммера.

Казаринов подошел к окну, плотно сдвинул тяжелые портьеры и включил свет. Последние дни его раздражали стекла окон, заклеенные крест-накрест. Часы с печальным боем пробили шесть раз.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Будильник, поставленный на половину шестого, прозвенел, когда Казаринов уже проснулся. Лежа с закрытыми глазами, он думал о том, что ему предстоит сказать в своем выступлении на митинге перед бойцами и командирами части, которой не сегодня завтра предстоит вступить в тяжелые бои. Знал академик только одно: речь свою он произнесет без бумажки, и речь эта должна по-настоящему зажечь и воодушевить тех, кто его будет слушать. Слова его, жгучие и призывные, вдохнут в сердца бойцов мужество и непоколебимую веру в победу. И как бы ни строил он план своей речи, мысли его невольно возвращались к Бородинскому сражению русской армии с армией Наполеона. В воображении зримо вставало и само поле, на котором последний раз он был с Григорием пять лет назад. После посещения музея, где влюбленная в свое дело уже немолодая экскурсовод рассказывала о баталиях, обагривших кровью Бородинское поле 26 августа 1812 года, Казаринов с внуком, тогда еще учеником десятого класса, больше двух часов колесили на черном персональном ЗИМе академика по знаменитому полю. Они объехали все памятники — около двух десятков, которые были увенчаны бронзовыми орлами и венками. Прочитали все надписи на них, обошли кругом монастырь, построенный вдовой погибшего в Бородинском сражении генерала Тучкова, посетили замшелый приземистый дом, в котором Лев Толстой писал главы романа «Война и мир». У памятника Кутузову Казаринов после молчаливого раздумья сказал внуку: «Вот бы где, на этом священном холме, новобранцам Московского военного гарнизона принимать воинскую присягу… А пионерам Москвы и Подмосковья давать торжественное обещание».