Высокое окно - [31]

Бриз немного отпил из стакана, затянулся сигарой и сказал:

– Тут такое дело. Все, что ты нам рассказываешь, может быть чистой правдой, но может и не быть. Понимаешь, о чем я говорю?

– О чем? – спросил я, прекрасно понимая, о чем он говорит.

Он похлопал ладонью по колену и спокойно исподлобья посмотрел на меня. Не враждебно и даже не подозрительно. Просто уравновешенный основательный человек, делающий свою работу.

– А вот о чем. Ты сейчас что-то расследуешь. Мы не знаем что. Филипс тоже играл в частного детектива. И тоже что-то расследовал. Он следил за тобой. Откуда мы можем знать – если только ты нам не скажешь, – не пересекаются ли где-нибудь ваши пути? А если пересекаются – значит, это уже касается нас. Верно?

– Это одна точка зрения, – сказал я. – Но не единственная. И не моя.

– Не забывай, что речь идет об убийстве.

– Не забываю. Но и вы не забывайте, что я живу в этом городе очень давно, больше пятнадцати лет. И перед моими глазами прошло много дел об убийствах. Иногда преступления закрывали, иногда не могли раскрыть. Иногда не могли раскрыть такие, которые можно было бы раскрыть. Раскрытие двух или трех из этих преступлений было просто фальсифицировано. Кому-то платили, чтобы он принял на себя вину, – и все об этом знали или подозревали. Но смотрели на это сквозь пальцы. Но допускали. Например, дело Кассиди. Вы его помните, наверно.

Бриз взглянул на часы.

– Я устал. Давай оставим дело Кассиди. Давай о деле Филипса.

Я покачал головой.

– Нет, я хочу на этом остановиться, и поподробнее. Итак, дело Кассиди. Он был очень Богатым человеком, мультимиллионером. И у него был взрослый сын. Однажды ночью, прибывшая по вызову полиция обнаружила в доме молодого Кассиди с залитым кровью лицом и простреленной головой. Его секретарь лежал в смежной с комнатой ванной, головой к выходящей в коридор второй двери, и в левой руке у него был зажат дотлевший до фильтра окурок, сжегший кожу на пальцах. У правой его руки лежал пистолет. У секретаря тоже была прострелена голова, но выстрел был произведен не в упор. Комната хранила следы бурной пьянки. Со времени смерти прошло четыре часа, в течение трех из которых на месте преступления находился семейный врач. Какое бы заключение вы сделали по делу Кассиди?

Бриз вздохнул:

– Убийство и самоубийство во время совместной попойки. Секретарь отчего-то вышел из себя и пристрелил молодого Кассиди. Я что-то слышал или читал в газетах. Ты хотел именно это услышать от меня?

– Вы читали в газетах, – сказал я. – Но на самом деле все было не так. И, более того, вы об этом знали, и об этом знали в главном управлении полиции; все следователи были отстранены от дела в течение нескольких часов. Расследование толком не проводилось. Но все репортеры в городе и все полицейские прекрасно знали, что убийцей был молодой Кассиди, что именно он зверски напился, и секретарь пытался утихомирить его – но не смог и, в конце концов, попытался убежать, но был недостаточно расторопен. Выстрел в Кассиди был произведен в упор. Секретарь был левшой, и в левой руке у него была сигарета. Но даже если вы правша, вы не будете стрелять в человека, небрежно покуривая при этом. Так делают герои гангстерских фильмов, но не секретари Богатых молодых людей. А чем занималась семья и семейный врач в течение четырех часов до вызова полиции? Устраивали все таким образом, чтобы проводилось только поверхностное расследование. Почему не были сняты отпечатки пальцев? Потому что никому не нужна была правда. Кассиди – слишком большой человек. Но ведь это тоже было убийством, не так ли?

– Оба парня были мертвы, – сказал Бриз. – Какая, к черту, разница, кто кого пристрелил?

– А вам когда-нибудь приходило в голову, что у секретаря была мать, или сестра, или любимая – или все трое? И что они гордились им, любили его и верили в паренька, которого объявили пьяным параноиком только потому, что у отца его хозяина был миллион долларов?

Бриз медленно поднял стакан и, медленно осушив его, медленно опустил стакан и медленно покрутил его на столике. Спрэнглер сидел с сияющими глазами и полураскрытым в напряженной полуулыбке ртом.

– Яснее, – сказал Бриз.

– Пока вы, ребятки, остаетесь при своих представлениях о совести, я останусь при своих, – сказал я. – И пока вам, ребятки, нельзя будет верить всегда и во всем, и доверять поиск правды во все времена и при любых обстоятельствах, и полагаться на вашу неподкупность, – я оставляю право поступать согласно велениям своей совести и защищать своего клиента так, как могу. Во всяком случае, пока я не буду уверен, что вы не сделаете ему вреда больше, чем сделаете добра – во имя торжества справедливости. Или пока я не встречу такого человека, который сможет заставить меня говорить.

– У меня такое ощущение, – сказал Бриз, – что ты пытаешься уговорить свою хваленую совесть.

– Черт. – Я встал. – Давайте еще по коктейлю. И потом вы можете рассказать мне про девушку, с которой заставили меня беседовать.

Он ухмыльнулся:

– Это та дамочка, что живет рядом с Филипсом. Однажды вечером она слышала, как сосед у двери разговаривал с каким-то парнем. Она работает по утрам билетершей. Короче, мы решили, что ей не мешало бы дать послушать твой голос.