Высокая вода - [39]

Его мысли были прерваны стуком в дверь. Он крикнул «Avanti» и закрыл окно. Пора продолжить жариться.

В комнату вошла синьорина Элеттра с блокнотом в одной руке и папкой в другой.

— Я нашла капитана, синьор. Это Каррара, Джулио Каррара. Он еще в Риме, но получил в прошлом году майора.

— Как вы это узнали, синьорина?

— Я позвонила в его контору в Рим и поговорила с его секретаршей. Я попросила ее сказать ему, чтобы он ждал звонка от вас сегодня днем. Он уже ушел обедать и будет только после полчетвертого.

Брунетти знал, что может значить «полчетвертого» в Риме.

Он с тем же успехом мог высказаться вслух, потому что синьорина Элеттра ответила:

— Я спрашивала. Она сказала, что он на самом деле вернется в полчетвертого, так что я уверена, что вы сможете ему позвонить.

— Спасибо, синьорина, — и он мысленно возблагодарил судьбу, что это чудо успешно противостоит ежедневным атакам правящего Патты. — Можно спросить, как вам удалось так быстро найти его фамилию?

— О, я уже несколько месяцев знакомилась с содержимым папок. Я там кое-что поменяла, потому что в расположении не было никакой логики, а теперь она есть. Я надеюсь, никто не будет в претензии.

— Да, я тоже так думаю. Никто никогда ничего не мог найти, так что полагаю, вы не порушили систему. Все это предполагалось ввести в компьютер.

Она глянула на него как человек, проведший много времени среди вековых бумажных завалов. Он предпочел не повторять свое замечание. Она подошла к его столу и положила на него скоросшиватель. Он заметил, что сегодня она в черном шерстяном платье, подпоясанном дерзким красным поясом, туго затянутым вокруг очень тонкой талии. Она вытащила из кармана носовой платок и вытерла лоб.

— Тут всегда так жарко, синьор? — спросила она.

— Нет, синьорина, это случается только в начале февраля. Обычно к концу месяца это прекращается. Ваш кабинет это обходит стороной.

— Уж не scirocco ли это? — Вопрос не был лишен здравого смысла. Если горячий ветер, дующий из Африки, может приносить наводнение, то не понятно, почему бы ему не поднять и температуру в его кабинете.

— Нет, синьорина. Там что-то в отопительной системе. Пока никто не смог понять, что именно. К этому привыкаешь, и к концу месяца жара точно спадет.

— Надеюсь, — сказала она, снова вытирая лоб. — Если это все, синьор, я пойду обедать.

Брунетти поглядел на часы и увидел, что уже почти час.

— Возьмите зонтик, — сказал он. — Похоже, опять будет дождь.

Брунетти пошел домой, чтобы пообедать с семьей, и Паола сдержала свое обещание не говорить Раффи о шприцах и о том, чего испугался его отец, когда их нашел. Однако она использовала свое молчание, чтобы вырвать из Брунетти твердое обещание, что он не только поможет ей вытащить стол на балкон в первый солнечный день, но и будет вместе с ней вводить шприцом яд в каждую из множества дырочек, проделанных древоточцами, когда они выходят из ножек стола, где проводят свою зимнюю спячку.

Раффи после обеда закрылся у себя в комнате, сказав, что ему надо делать греческий, десять страниц перевода из Гомера, к следующему уроку. Два года назад, когда он вообразил себя анархистом, он закрывался в своей комнате, чтобы думать черную думу о капитализме, возможно, чтобы этим действием ускорить его падение. Однако в этом году он не только завел подружку, но у него определенно появилось желание поступить в университет. Так или иначе, он исчезал в своей комнате сразу после еды, и Брунетти мог лишь предполагать, что его тяга к одиночеству как-то связана с созреванием, а не с политической ориентацией.

Паола стращала Кьяру чем-то ужасным, если та не помоет посуду, и пока они были заняты на кухне; Брунетти сунул туда голову и сказал им, что снова пошел на работу.

Когда он вышел из дома, дождь уже шел, пока слабый, но многообещающий. Он раскрыл зонтик и свернул на Ругетта, направляясь обратно к мосту Риальто. Через несколько минут он уже радовался, что не забыл надеть сапоги, потому что по мостовой разлились большие лужи, будившие желание по ним смачно шлепать. К тому времени, как он перешел мост, полило сильнее, а когда добрался до квестуры, брюки у него были мокрыми от сапог до колен.

В своем кабинете он снял пиджак и испытал искушение снять также и брюки, чтобы повесить над батареей: они высохли бы за несколько минут. Вместо этого он открыл окно и хорошо проветрил кабинет, потом сел за стол, позвонил оператору и попросил, чтобы его соединили с отделом хищений художественных ценностей в главном полицейском управлении Рима. Когда его соединили, он представился и спросил майора Каррару.

— Buongiorno,[27] комиссар.

— Мои поздравления, майор.

— Спасибо, время приспело.

— Да вы еще мальчик. Еще тысячу раз успеете стать генералом.

— К тому моменту, когда меня произведут в генералы, в музеях этой страны не останется ни одной картины, — сказал Каррара. Его смех раздался не сразу, так что Брунетти не понял, шутка это или нет.

— Поэтому я и звоню, Джулио.

— Что? Картины?

— Не уверен, но во всяком случае музеи.

— Да, и что там? — спросил тот с неподдельным интересом, который, как помнил Брунетти, всегда отличал Карреру в работе.