Высочайшая бедность. Монашеские правила и форма жизни - [21]

Однако такому подчинению монахов верховенству аббата соответствует обязательство аббата править справедливо и беспристрастно:

Но если ты, господин, – чего Бог не мог бы пожелать, а мы даже осмелиться поверить – с кем из нас поступишь несправедливо, проявишь гнев или высокомерие или одному из нас отдашь предпочтение, другого же с ненавистью и злобой отвергнешь, одного будешь понуждать, а другому льстить, как это принято у черни, тогда будет у нас данное Богом право без дерзости и гнева донести нашу жалобу через представителя, который, смиренно встав на колени перед тобой, изложит эту жалобу, и ты должен будешь ее выслушать и, согласно общему правилу, склонить голову, измениться и исправиться. Если же ты не возжелаешь этого сделать, то будет у нас право дать знать другим монастырям или епископу, живущему по правилу, или католическому графу, защитнику церкви, и позвать на помощь, чтобы ты перед ними поклялся исправиться и правило исполнил (Ibid., s. 3–4).

Хервеген, подробно останавливающийся на юридическом значении документа, отдает себе отчет в учреждающем – для монастырской общины – характере договора и, однако, не выводит из этого всех следствий. Он пишет: «эта формула является выражением юридической сделки, посредством которой некое множество людей объединяется для общей монастырской жизни. Таким образом, аббату, обозначаемому как «господин и отец», в форме монашеской professio передается административная власть, но с оговариванием определенных прав. Поэтому соглашение представляет собой основание монастыря, связанное с самоподчинением монахов аббату» (ibid., s. 4). В этой перспективе он пытается продемонстрировать возможное влияние на pactum, с одной стороны, содержащихся в lex Visigothorum клятв о подданстве между подданными и сувереном и военной присяги римского легионера – с другой. Поэтому тем более удивительно, что занятый исключительно тем, чтобы перенести pactum в его вестготский контекст и отличить от монашеской professio в узком смысле, Хервеген не замечает, что этот pactum представляет собой, возможно, первый и единственный пример общественного договора, в котором группа людей безусловно подчиняется авторитету некого dominus, наделяя его властью управлять всеми сторонами жизни общины, которая тем самым основывается. В отличие от гоббсовского Covenant или общественного договора Руссо, где авторитет суверена безграничен, монашескому обязательству подчинения со стороны аббата здесь соответствует обязательство справедливого правления. Но в любом случае самое важное здесь то, что pactum никоим образом не может быть уподобленным частному контракту, а также то, что – оставляя за скобками вопрос, в целом бесплодный, о том, является ли монашеская professio контрактной или обетной по своему характеру, – он определенным образом позволяет взглянуть и на правила в целом как на самые настоящие учреждающие документы (constitutiones – как они, к слову, часто и называются) монастырской общины.

3.3. На самом деле решающую роль здесь играет не столько вопрос о юридической или не юридической природе правил – его в любом случае невозможно поставить для самых древних из них – сколько более общий вопрос об особом отношении, которое правило устанавливает между жизнью и нормой. Иными словами, вопрос здесь не в том, что в правиле является предписанием, а что – советом, и не в степени обязательности, которую оно подразумевает, но, скорее, в новом способе мыслить отношение между жизнью и законом, когда заново ставятся под вопрос сами понятия соблюдения и применения, нарушения и исполнения.

Уже в самых древних правилах положения о наказаниях относятся не к единичным действиям, но к чему-то такому, как грех или духовное состояние монаха. Qui facilis est ad detrahendum, si in hoc peccato fuerit deprehensus… iracundus et furiosus si frequenter irascitur107 читаем мы в Praecepta atque iudica Пахомия; Si quis frater contumax aut superbus aut murmurans aut inodoediens108 начинается глава de excommunicatione culparum109 «Правила Учителя» (Vogüé 2, II, p. 33); а в правиле Исидора рубрика, в которой перечисляются наиболее тяжкие проступки, напоминает, скорее, каталог грехов, нежели схематическое изложение преступных нарушений: si temulentus quisquam sit, si discors, si turpiloquus, si feminarum familaris, si seminans discordias, si iracundus…110 (PL, 83, col. 886).

Еще в большей степени это относится к позитивным обязательствам монаха. С этой точки зрения отрывок из De praecepto et dispensatione Бернара Клервосского имеет особое значение. Отвечая в ходе воображаемого диалога монаху, который, совершив professio правила, жалуется на то, что не может исполнить свой обет в монастыре, где он находится, Бернар пишет:

Все же твоя жалоба несправедлива. Ибо тот, кто считает, что нарушил клятву, поскольку не соблюдает правило по всей строгости (ad purum), показывает, что не понимает, в чем он клялся. Ибо никто, совершая свою professio (cum profetitur), не обещает правило (spondet regulam), но более определенным образом обязывается с этого момента существовать в обращении и вести свою форму жизни (