Вышка - [23]
Ночной воздух затрещал, будто не выдержав натяжения, и разнеслось над спящей зоной:
— Всем постам на связь! Всем постам на связь! Это вызывал часовых «первый» — часовой, сидящий у пульта, оператор ИТСО[9]. Теперь медлить было нельзя. Я сорвал рукавицу, схватил шнур телефона… нащупал в углу розетку — воткнул. В трубке зашипело, — и заметалось, не вмещаясь, сразу несколько голосов: «…товарищ прапорщик!.. Никаких происшествий… рядовой Мамаджанов…» Я поймал просвет и, ощущая, как сердце забилось прямо в горле, закричал:
— Товарищ прапорщик! За время несения… И услышал в ответ из такой далекой — все-таки существующей! — караулки голос начальника:
— Приготовиться, смена идет.
Я сдал пост по всем правилам, по радостно гремящей лестнице спустился на землю. Смена во главе с помощником двинулась дальше. Заступающие на пост шли молча, от них еще веяло теплом; лица их были неподвижны, они будто готовились про себя… Белые от инея бывшие часовые шли шумно, перебрасывались словами, толкались… Всего лишь несколько минут назад казалось, что их вообще нет, как и всего остального… Тот самый узбек, что вырывал у меня полушубок, шевеля мохнатыми белыми ресницами, сказал:
— Холедна, да-а?..
В караулке тело долго не возвращалось. И вот, наконец, смутно начали проступать откуда-то издалека руки… ноги… спина…
Тело вернулось тысячеиглым покалыванием.
— Ужинать, уборку, отбой, — это говорит Войтов. Он, держа под мышкой пышный свой полушубок, уходит в приоткрытую дверь спальной. Оттуда рвутся храп, сонное бормотанье…
Рыбы осталось три куска, значит, не достанется. Зато перловки и хлеба сколько хочешь!
На пороге столовой вырос Морев с рацией на спине. Оглядел все и остановил взгляд на узбеке.
— Мамаджанов, поешь — возьмешь рацию. Не дай бог, спать ляжешь!
Сказал и скрылся в спальной.
Бодрствующей смене, то есть караульному трехсменного поста, полагалось три часа сидеть с рацией наготове — на случай срабатывания системы. Мамаджанов был караульным двухсменного поста. Он растянул губы, ожесточенно выговаривая:
— Со-собак!
На пороге замаячил собаковод Каюмов. В руке он держал сложенный несколько раз поводок. И смотрел на сразу замолчавшего Мамаджанова.
— Сюда иди!
Мамаджанов вылез из-за стола. Собаковод увел его в ленкомнату. Послышались хлесткие удары.
Я заглянул в бачок — там еще оставалась каша, быстро выложил остатки в свою миску, на столе лежал надкушенный кусок белого хлеба, взял… В миске узбека тоже оставалась каша. Я подумал и выскреб ее в свою миску.
Воскресенье. Взвод едет в театр. По казарме носились полуодетые солдаты. Метались голоса: «Э, куда щетку понес?.. У кого зеленые нитки?.. Иголку найди, быстро!..»
Я облачился в свою парадку. Брюки сильно вздувались на коленях, внизу собирались гармошкой. Я как можно выше подтянул их до отказа, так что дышать стало трудно, затянул ремешок. Китель тоже был великоват, но тут уж ничего не поделаешь… Я стоял в бытовой комнате напротив своего отражения. На меня глядело обветренное до черноты лицо с мутно-белыми пятнами на скулах и щеках… жесткий ежик волос… худая шея выглядывает из застиранного добела воротника рубашки…
Рядом с этим отражением выросли отражения Войтова и Морева. Приталенные кители туго обхватывали их фигуры, на плечах — новенькие выпуклые погоны, на груди — блескучий огонь значков…
Отражение Войтова, глядя на меня, стоящего перед зеркалом, сказало, поправляя галстук:
— Иди к Жорику, скажи, чтоб дал тебе новую рубашку. Я, скажи, просил.
Я побежал в каптерку. Кудрявый тугощекий Жорик выслушал меня и выгнул с палец толщиной бровь:
— А где твой новый рубашк?
Я объяснил где.
— Зачем давал?
Я смотрел на его мохнатую грудь, прущую из разреза нательной рубашки; на мокрые красные губы… И молчал.
Что-то ворча, он полез на верхнюю полку, достал из стопки рубашек одну, кинул:
— На!
После обеда построились в казарме. Команда раздвинула шеренги. Замполит, капитан Вайсбард, подходил к каждому и осматривал. Руки он держал за спиной, наклоняя то вправо, то влево черную блестящую голову, осматривал…
Его длинный нос закачался возле моего лица.
— Расстегните, пожалуйста, китель, — попросил он. Повторялась обычная история — ему очень хотелось знать, почему на подкладке моего кителя обозначен давным-давно минувший год.
— Хозяин вашего кителя, по всей вероятности, уже детей в школу провожает, и знать не знает, что его китель успешно несет службу на плечах рядового… как вас? Лаурова! Интересно было бы знать, как сложилась судьба вашего кителя…
Если он сейчас пойдет дальше, выясняя судьбу каждого кителя, да и не только кителя, то в театр мы вряд ли когда-нибудь попадем. Наверное, он понял это и дальше шел, уделяя остальным все меньше времени и слов, последнему только поправил покосившуюся эмблему и проговорил:
— Направо! Вниз шагом марш.
Внизу, урча моторами, стояли два автобуса. Зашипела, переломилась дверь одного из них, впуская в теплый салон. У шофера за стеклянной стенкой пела Пугачева:
Автобус заурчал сильней и мягко покатил по блестящей укатанной дороге, неся в большом своем теле горячий рой голосов, блеск пуговиц и глаз. Все были какими-то другими. Даже тот, кто не разговаривал и не смеялся. Как-то непривычно было видеть лица, знакомые в другой обстановке, в этом «гражданском» автобусе, где вокруг водителя улыбаются полуобнаженные женщины, а на спинах сидений — знакомые, очень знакомые надписи «Юра + Наташа == любовь!», а за стеклянной перегородкой хохочет Пугачева.
Райан, герой романа американского писателя Уолтера Керна «Мне бы в небо» по долгу службы все свое время проводит в самолетах. Его работа заключается в том, чтобы увольнять служащих корпораций, чье начальство не желает брать на себя эту неприятную задачу. Ему нравится жить между небом и землей, не имея ни привязанностей, ни обязательств, ни личной жизни. При этом Райан и сам намерен сменить работу, как только наберет миллион бонусных миль в авиакомпании, которой он пользуется. Но за несколько дней, предшествующих торжественному моменту, жизнь его внезапно меняется…В 2009 году роман экранизирован Джейсоном Рейтманом («Здесь курят», «Джуно»), в главной роли — Джордж Клуни.
Елена Чарник – поэт, эссеист. Родилась в Полтаве, окончила Харьковский государственный университет по специальности “русская филология”.Живет в Петербурге. Печаталась в журналах “Новый мир”, “Урал”.
«Меня не покидает странное предчувствие. Кончиками нервов, кожей и еще чем-то неведомым я ощущаю приближение новой жизни. И даже не новой, а просто жизни — потому что все, что случилось до мгновений, когда я пишу эти строки, было иллюзией, миражом, этюдом, написанным невидимыми красками. А жизнь настоящая, во плоти и в достоинстве, вот-вот начнется......Это предчувствие поселилось во мне давно, и в ожидании новой жизни я спешил запечатлеть, как умею, все, что было. А может быть, и не было».Роман Кофман«Роман Кофман — действительно один из лучших в мире дирижеров-интерпретаторов»«Телеграф», ВеликобританияВ этой книге представлены две повести Романа Кофмана — поэта, писателя, дирижера, скрипача, композитора, режиссера и педагога.
Счастье – вещь ненадежная, преходящая. Жители шотландского городка и не стремятся к нему. Да и недосуг им замечать отсутствие счастья. Дел по горло. Уютно светятся в вечернем сумраке окна, вьется дымок из труб. Но загляните в эти окна, и увидите, что здешняя жизнь совсем не так благостна, как кажется со стороны. Своя доля печалей осеняет каждую старинную улочку и каждый дом. И каждого жителя. И в одном из этих домов, в кабинете абрикосового цвета, сидит Аня, консультант по вопросам семьи и брака. Будто священник, поджидающий прихожан в темноте исповедальни… И однажды приходят к ней Роза и Гарри, не способные жить друг без друга и опостылевшие друг дружке до смерти.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.