Вышка - [2]

Потом вдруг увидели, как закрывается за нами полосатый шлагбаум, и ссутуленная фигура, закутанная в плащ, с автоматом…

Возле длинного кирпичного барака, где растекся наш строй, стоял офицер. Зачем-то он приставил фонарик к подбородку, и лицо его составлено из черных и желтых кусочков. И весь он с головы до ног поблескивал кожей и металлом.

— С прибытием! — дрогнуло черное пятно рта. — Я командир учебной роты лейтенант Чемпуров. А это… — Из темноты выдавился сержант с выпуклой грудью, голова воткнута в крутые плечи. — А это старший сержант Хоменко, заместитель командира взвода, ваш непосредственный начальник. — Выпуклый слегка наклонил голову.

Чемпуров оттянул рукав плаща, тускло блеснули часы.

— А теперь отбой. Для вас, как для новоприбывших, подъем в семь часов. Хоменко, устраивай людей.

По одному переступали синий круг на полу, в центре которого стояла отверделая фигура с голубоватым пятном лица и с повязкой. За темным, качающимся пятном — сержантом — шли в темноту. Кто-то обо что-то споткнулся, темное пятно обронило вполголоса:

— Потише, люди спят.

Тут мы увидели: лунная дорожка высвечивает ряды табуреток, на них — форма, и погоны тянутся по краю одной ровной линией, темно-багровой полосой уходят в темноту.

В конце барака сержант молча указал свободные места и пожелал, уходя, спокойной ночи.

Легли. Чую запах твердой простыни, запах известки близкого такого потолка, где-то посвистывают носом, скрипнула койка, кто-то пробормотал что-то. Над моей головой окно, смотрю и вижу одинокую слабую звездочку. Сегодня… суббота. Да, сегодня суббота, двадцать девятое июня… Звездочка мигает, мигает…

Глухой неясный шум доносится откуда-то, все ближе и ближе. И вдруг пробилось — зазвучали незнакомо и как-то особенно отчетливые голоса, совсем рядом зазвучали:

— А я р-раз в хлеборезку, в щелку смотрю — Алакаев! Где, кричит, этот рас…

— Ха-ха-ха. А ты?

— А я и не дышу, а мясо через кулек ж-жет!

— Колек, есть курить? — новый голос.

— Есть, «Астра», протяни руку…

Голоса дрогнули, сливаются, сливаются… Мелькнуло — в школе, когда ездили в колхоз, жили вот в таких же бараках, и по ночам также не спали, разговаривали так же, курили… Пойти бы к ним, познакомиться, посидеть…

Мягкий гул накатывает, приподнимает и стискивает постепенно. Качается плавно какое-то огромное белое, безлюдное поле, отчего это оно качается?.. Слышатся где-то толчки, все ближе и ближе… вот совсем близко и громко…

— …Четыре! — хлестнул обрывок. И я, ударившись обо что-то, разомкнул глаза. Локти мои вонзились в края койки, голова вертится, вытряхивая остатки сна.

— Подъем сорок пять секунд, форма четыре! — кричал у выхода сержант с ярко-рыжей головой. — Вылетай строиться!

Прыгали повсюду скомканные лица, дергались руки, кувыркались с грохотом табуретки — и все это неслось к выходу.

— Новоприбывшим отбой! — Крик ударил — повалились на свои места. А те, другие, неслись по узкому проходу. У выхода стояло еще пять-шесть сержантов. Они стояли и внимательно смотрели на приближающуюся кучу перекошенных лиц, крутили ремни, захлестнутые на запястьях рук.

— Отбой, сорок пять секунд, время пошло! Куча грохота, сметенная командой, уже неслась обратно, на бегу сдирая форму, выпрыгивая из сапог, а вдогон щелкали ремни и слова:

— Десять секунд прошло! Двадцать секунд прошло!..

Скрипели, стонали койки под прыгающими в них телами, а голос рыжего уже подкидывал их обратно:

— Подъем сорок пять секунд!

Бух-бах! Ба-бах!

Щелк! Щелк!

Мы лежали, придавленные этим грохотом, и не было сил повернуть голову. И почему-то самым страшным было это: «Форма четыре!» Я не вижу лиц, лежащих вокруг, но чувствую по сгустившемуся воздуху, как они отвердели и как подрагивают у всех стиснутые веки. Как у меня.

— Ну что, научились вставать? — спрашивал рыжий. Куча тяжелого хрипа шатается между стен, оседает, уменьшается… застывает.

— Так, сейчас кросс вокруг сопки. Через тридцать минут вы стоите на плацу. Одного нет — все бегут по второму кругу. Напра…

Дверь резко дернулась, оборвав команду, и что-то пятнистое мгновенно заполнило казарму, заполнило одновременно с голосом:

— Так что у вас, Юрченко?

— Кросс, това…

— Отставить кросс, уборка территории, — пятнистый плащ колышется, в глазах рябит. — Почему койки до сих пор не заправлены?

— Сейчас…

Пятнистый шагнул к отверделой шеренге, вонзил руку в нее и с треском оторвал что-то.

— Это что? Подворотничок? Тряпка помойная!.. Юрченко!

— Я! — выбил из себя резко рыжий.

— Головка от… Это подворотничок, я спрашиваю? Юрченко молчал. Он стоял спиной ко мне, и я не видел его лица. Но я видел его спину: она разбухала, натягивая хэбэ… уже закрывает весь строй.

— Снимите хэбэ, — быстро сказал пятнистый тому, кого вырвал из строя вместе с подворотничком. Тот снял. Вижу его лицо: оно подрагивает, вот-вот разорвется. — Отдайте вашему командиру, пусть он вам пришьет подворотничок.

Лицо комкается, как снятая форма в руках. Лицо это неуверенно смотрит на сержанта. Нет, не на него самого, а на плечо его разбухающее.

— Выполняйте приказ, солдат! — стегнуло по скомканному лицу. — Юрченко, возьмите. И учитесь быть хорошим командиром.